Она понимающе кивнула. Он продолжил:
— Я больше не расследую убийства, а он не является в полном смысле жертвой. Непонятно, каковы наши роли относительно друг друга.
— Приятели по колледжу?
— Черта с два. Он вспоминает какую-то дружбу, которой между нами никогда не было. Кроме того, ему сейчас нужен не приятель, а спаситель.
— Он думает, это ты и есть.
— Тогда он ошибается.
— Ты уверен?
Он вздохнул:
— Ты хочешь, чтобы я занимался этим делом или нет?
— Ты им уже занимаешься. Возможно, ты еще не разобрался толком, что к чему, и ты больше не полицейский, а он не жертва преступления. Но имеет место загадка, которую рано или поздно ты начнешь разгадывать. Потому что так оно всегда и происходит, разве нет?
— Это что, обвинение? Ты сама вышла за детектива. Я не выдавал себя за кого-то другого.
— Я надеялась, что есть разница между детективом и бывшим детективом.
— Я уже год как в отставке. Разве хоть что-то из того, что я делаю, связано с моей бывшей работой?
Она покачала головой, как бы имея в виду, что ответ слишком очевиден.
— Что из того, что ты делаешь, не связано с твоей бывшей работой?
— Не понимаю, о чем ты.
— Что, все подряд создают портреты убийц?
— Это просто тема, в которой я разбираюсь. Ты бы предпочла, чтобы я ромашки рисовал?
— Ромашки уж точно лучше, чем маньяки и извращенцы.
— Ты сама меня в это дело втянула.
— Ага, то есть это я виновата, что ты проводишь каждое божественное осеннее утро, уставившись в глаза серийных убийц?
Заколка у нее в волосах немного сбилась, и несколько темных прядей спадало ей на глаза, но она как будто этого не замечала. У нее редко бывал такой незащищенный, растрепанный вид; в этом было что-то трогательное.
Он вздохнул:
— О чем мы сейчас спорим?
— Вот ты мне и скажи. Ты же у нас детектив.
Он посмотрел на нее снова, и желание продолжать спор отступило.
— Хочу тебе кое-что показать, — сказал он. — Сейчас вернусь.
Он вышел из комнаты и вернулся минуту спустя с записанным на слух стишком, который Меллери зачитал ему по телефону.
— Что скажешь?
Она так быстро скользнула взглядом по бумаге, что если ее не знать, можно было подумать: она вовсе ничего не прочла.
— Дело серьезное, — кивнула она, возвращая ему листок.
— Мне тоже так кажется.
— Как ты думаешь, что он натворил?
— Хороший вопрос. Ты обратила внимание на формулировку?
Она наизусть прочитала строчки:
— Я делаю, что сделал
За совесть и за страх.
«Если у Мадлен и не фотографическая память, — думал Гурни, — то явно что-то похожее».
Она продолжила рассуждать:
— Итак: что именно он уже сделал и что собирается делать