Сирано читал какую-то комедию, необычайно веселившую слушателей. При имени аббата Гранже, над которым издевался автор (монах еще не знал, что автором был сам Сирано!), его охватил трепет. А тут еще послышались крики:
- Браво, Сирано, браво! Здорово написал Бержерак! Читай следующий акт. Так ему и надо, твоему проученному Сушеному Педанту!
Монах понял, чью пьесу читает Сирано, и опрометью бросился к настоятелю.
Без стука ворвался он в опочивальню аббата.
- Вставайте, ваше преподобие! Он дерзнул поносить ваше святое имя, мстя вам за справедливые наказания!
- Кто он? За что мстит? Не чудится ли то мне во сне? - бормотал аббат Гранже.
- Скорее, ваше преподобие! Надо застать злодея на месте преступления! Сирано читает всем воспитанникам пасквиль на вас, ваше преподобие! И презлой притом! Воспитанники помирают со смеху! Я и сам едва удержался и спасся лишь крестным знамением, потому что от злого духа идет это глумление над вашим преподобием.
Аббат Гранже уже не слушал отставного экзекутора, который кричал ему вслед не в состоянии при своей тучности догнать сухопарого аббата:
- Плеть со свинчаткой пропишите ему, ваше преподобие! Сорок ударов, не меньше! И мне поручите его проучить! Мне!
Появление аббата Гранже в коридоре совпало с новым взрывом хохота под каменными сводами, так что даже окрик настоятеля не сразу был услышан.
- Индейца сюда! Немедля! - скомандовал аббат.
Но толстяк в рясе успел сделать лишь несколько шагов, столкнувшись с индейцем, который сам спешил на шум.
Перепуганные малыши тотчас исчезли, как маленькие приведения, а старшие воспитанники нырнули под одеяла, словно не они только что сидели рядом на кроватях.
Один Савиньон Сирано остался на своем месте у стола с разложенными на нем листками.
Изжелта-бледный аббат Гранже гневно приказал индейцу:
- Отними у него рукопись!
Индеец не шевелился, вперив в Сирано взгляд.
Савиньон очень хорошо понял состояние своего "тайного друга" и сам протянул ему собранные листки рукописной комедии "Проученный педант".
Поклонившись при этом аббату, он произнес:
- Я сожалею, ваше преподобие, что, зная все стихи своей комедии наизусть, не могу приложить к этой рукописи свой язык.
Аббат позеленел от злости. В душе его было полное смятение. Гнев боролся в нем с тем чувством, которое охватило его, когда он с содроганием лишь издали увидел "изуродованную" после "экзекуции" спину Савиньона Сирано. О своем тайном и греховном осуждении жестокостей святой инквизиции он не рискнул бы говорить и на исповеди. Но человеческая жалость к страданиям людей не позволила ему вынести автору злостной комедии приговор, о котором кричал ему вслед бывший экзекутор. И все же он был взбешен, оскорблен, уничижен выходкой своего воспитанника, так безбожно насмеявшегося над ним.