— А ты знаком с Хальдерсом?
— Ты что, смеешься? Я же уголовный хроникер. А уголовные хроникеры должны знать силы добра в лицо.
— Ты относишь Хальдерса к силам добра?
— Он пользуется самой лучшей репутацией.
— У кого?
— У прессы, само собой. Он никогда не выкручивается. Если нечего сказать, он молчит.
Винтер сделал большой глоток пива.
— Что у вас происходит? — спросил Бюлов.
— Пытаемся опознать убитую женщину. И ребенка, который у нее, по всем признакам, был… есть. Это меня пугает.
— А если я скажу, что вы ее уже нашли?
— Ты можешь говорить что угодно. Только я не понял… Мы нашли ее давным-давно.
— Брось, Эрик… Я имею в виду, что вы ее опознали. Вы знаете ее имя, но не хотите его обнародовать.
— Та-ак… Слушаю.
— Почему? — серьезно спросил Бюлов.
Винтер помолчал. Неторопливо отхлебнул пива, чтобы выиграть время. В баре звучала музыка, хорошо, что не на полную мощность. Судя по всему, рок.
— Почему, Эрик?
— Я согласился на встречу, поскольку хочу кое-что выяснить. Но, прости, на некоторые вопросы просто не имею права отвечать.
— По следственно-техническим причинам?
— Да.
— Со ссылкой на секретность материалов следствия?
Винтер кивнул. Хальдерс так и не поворачивался. Может, это двойник?
— Уголовный кодекс, параграфы пять один и девять семнадцать.
— Ты что, еще и юрист?
— Хватит и того, что я пишу уголовную хронику.
— Вот как…
— Тогда давай поставим вопрос так: что ты имеешь право мне сказать?
Уже совсем стемнело. Винтер вернулся в свой кабинет. Бюлов согласился подождать, не писать. Похоже, всерьез. «Not publish and be damned», — сказал он. Винтер понял, что он имеет в виду. «За тобой ответная услуга», — сказал Бюлов на прощание. «Я ее только что оказал», — ответил Винтер.
Он открыл окно и услышал сухой шорох листьев. Скоро листва опадет, и откроется вид на невыразительные дома на другой стороне. Их построили в последние годы, пока он сидел и читал про разные злодеяния. Винтеру дома не нравились. В них не было гибкости. Не было творческого начала — они состарились в тот момент, когда их сдали в эксплуатацию.
Звуки джаза из «Панасоника» перекрывали остальные звуки в здании управления. Майкл Брекер на своем саксофоне-теноре. «Naked soul». «Обнаженная душа». Он вспомнил лицо и тело Хелены. Душа оставила тело. Она обрела имя, но ничего не изменилось. Он и так знал ее имя. Может, она сама подсказала ему? Но как?
Он поднял лежавший сверху рисунок. Рисунок без неба и земли. Человеческая фигура, скорее всего ребенок с поднятыми руками, словно плывет в пространстве. На следующем рисунке все тот же сюжет — слева солнце, справа дождь. В ту же секунду за окном раздался шум дождя. Порыв ветра пошевелил бумаги на столе.