— По отношению к тебе едва ли он будет таким…
— О, да, я нисколько не боюсь! — воскликнул Эдмунд. — Одну маму я уже давно перетянул бы на свою сторону. К сожалению, она знает это и вызвала к себе на помощь дядю. С ним, конечно, справиться труднее, но и он не будет очень жесток ко мне. Но ты, Освальд, — он вплотную подошел к двоюродному брату и испытующе заглянул ему в лицо, — ты снова так мрачен и суров. Они, должно быть, очень помучили тебя?
— Ты знаешь, что в таких случаях не обходится без резких споров, — уклоняясь от прямого ответа, заметил Освальд, — однако, несмотря на это, я поставил на своем. Но еще одно, Эдмунд! Я, вероятно, покину Эттерсберг раньше, чем мы договорились; может быть, уже на этих днях.
— Почему? — воскликнул Эдмунд. — Что случилось? Ты же решил остаться до осени. Тебя, очевидно, оскорбил дядя, и оттого ты и хочешь уехать? Я этого не допущу; я немедленно заставлю…
— Я ведь сказал тебе, что все устроилось, все кончилось, — перебил его Освальд. — Ничего не случилось. Тетя и ее брат, понятно, сердиты на меня, но они не станут больше мешать мне идти своей дорогой.
— Серьезно? — удивленно спросил Эдмунд, очевидно, не в состоянии объяснить себе эту внезапную уступчивость.
— Совершенно серьезно; да ты сам услышишь это от них. А теперь иди на свой суд! Для тебя это не будет слишком трудно; тебе надо только обратиться к любви своей матери, тогда как я должен был призвать на помощь страх.
Эдмунд смотрел на него с изумлением.
— Страх? Перед кем? Иной раз ты прибегаешь к удивительно загадочным выражениям.
— Иди, иди! — настаивал Освальд. — После я расскажу тебе все, что было.
— Ну хорошо! — Эдмунд направился к двери, однако остановился ещё раз. — Но я должен сказать тебе, Освальд, что тебе не удастся скоро уехать отсюда. Ты обещал мне остаться до осени, и раньше я ни за что не отпущу тебя. Довольно скверно уже и то, что потом я на долгие месяцы буду лишен тебя, так как до окончания экзаменов тебе едва ли удастся приехать в Эттерсберг; я наперед знаю это.
Он ушел. Освальд мрачно посмотрел ему вслед.
— Долгие месяцы? Нет, нам придется расстаться навсегда, — произнес он, а затем упавшим голосом закончил: — Но я все же никогда не предполагал, что это будет так тяжело для меня!
Прошло более двух месяцев. Была уже половина лета, но Эттерсберг и Бруннек, как выражался Эдмунд, находились в состоянии войны как Монтекки и Капулетти. Ни графиня, ни Рюстов не давали своего согласия на брак своих детей, зато тем настойчивее стояли на своем молодые люди. Вопреки запретам, они виделись очень часто и еще чаще писали друг другу. Чтобы легче было осуществлять свои свидания, они включили в свой заговор старушку Лину Рюстов, которая сочла более удобным взять эти встречи под свою защиту, понимая, что иначе они все равно будут происходить; она вообще была на стороне юной парочки, сравнительно легко переносившей свою участь. Ни Эдмунд, ни Гедвига не были склонны относиться к кратковременной разлуке сентиментально или даже трагически. Брак без каких-либо препятствий показался бы им, пожалуй, слишком банальным, родительское же противодействие только придавало ему в их глазах необходимую романтику. Они окунулись в нее со всем рвением своих восемнадцати и двадцати четырех лет и находили свою любовь в высшей степени интересной и поэтичной. Об эпилоге своего романа они не беспокоились, прекрасно зная, что как избалованные любимцы своих родителей они настоят в конце концов на своем.