— Один?
— Столько лет каждый день гостей ждал, какая уж тут семья, самому выжить бы, а теперь поздно.
— Не скучно?
— Привык.
— Пьешь?
— Нет, милый, в рот я этого зелья сроду не брал. Смотрю — и то с души воротит.
— А варишь.
— На продажу.
— Куда тебе деньги-то?
— Походи с мое бездомным псом по России, много кому задолжаешь. Опять же дети.
— Есть?
— Кто без греха. Понабросал.
— Да уж, в тебя камня не бросишь…
Я разглядываю его скуластое, затвердевшее в думах лицо и невольно задаюсь вопросом: сколько же бед и обид заплуталось в этих извилистых морщинах и какой болью годами выгорали настороженные, глубокой посадки глаза? Мне трудно представить себя на его месте, но я и без этого знаю, что не выдержал бы, сломался, как ломались все Храмовы перед препятствиями, куда более незначительными. Какая порчь, какой недуг изъедает нас? Нищенский быт, копеечные проблемы, игрушечные трагедии. От постройки вековых соборов и ратного труда в бранях во славу Руси до дядиного «футбола»: умопомрачительная кривая вырождения храмовской фамилии! И в довершение всего жалкий конец в лагерях, богадельнях, психобольницах. Что за тля на протяжении веков исподволь выедала душу, кровь, основу рода? Почему, по каким земным или небесным законам миллионы Степанов Петровичей, пройдя огни и воды грозного переворота, сумели сохранить себя, свою суть и будущность?
За все время нашего с хозяином разговора Иван Иванович не роняет ни слова. Он сидит против меня, внимательно изучая собственные ногти, словно происходящее вокруг его нисколько не интересует и не касается. Но я-то знаю, чувствую, что каждое произнесенное нами слово не ускользает от него, вызывая в нем самый живой и заинтересованный отклик.
— Интересно, Иван Иванович, — пробую я втянуть его в собеседование, — об этом вы тоже знаете?
— Знаю. — Он бесподобно невозмутим. — Возраст.
— Уму непостижимо, как это можно было перенести.
— Человек в конце концов ко всему привыкает. Такова его природа, иначе он бы не выжил.
— Удобная формула для троглодитов.
— Но это так.
— Жить не хочется.
— Это пройдет.
— Когда?
— Скоро, очень скоро.
— Вы мне даете гарантию?
— В этом мире никто никому ни в чем не может дать гарантии, но я надеюсь. И верю.
— Да здравствуют гарантии! — Я дурачусь, пытаясь скрыть охватившее меня смущение. — Еще одну и — по домам.
— Извольте…
Когда стены снова затевают вокруг меня плавный хоровод, я встаю и отношусь к Ивану Ивановичу:
— Пора.
— Пожалуй. — Иван Иванович расплачивается с хозяином, берет две бутылки с собой и направляется к выходу. — Мы еще зайдем.
— Заходьте. — Тот провожает нас до двери и долго еще я ощущаю его взгляд, устремленный мне в спину с порога.