— Я знаю, и не стал бы вас ставить в неловкое положение, если бы в этом не было такой острой нужды. — Пенроузу теперь нужно хоть как-то выиграть время: если Селия Бэннерман узнает, что Люси умерла, ей ни к чему будет больше рисковать и она преспокойно с почетом уйдет на пенсию, а у него не останется никаких доказательств ее вины. — Пожалуйста, дайте мне только час.
Мириам Шарп задумалась, и Пенроузу показалось, что он ждет ее ответа целую вечность.
— Я не буду тянуть с тем, что мне положено делать, инспектор, — наконец сказала она, — но и не буду лезть из кожи вон, чтобы всех оповестить о смерти Люси. Внизу сейчас всем не до нас, так что пользуйтесь этим положением. Но в любом случае я не допущу, чтобы комнату, где Люси обрела покой, заполонили полицейские.
Об этом Мириам Шарп могла бы Пенроузу и не говорить: даже при всем его отчаянном желании поймать в ловушку Селию Бэннерман, он не собирался использовать бренное тело Люси в качестве приманки. Инспектор поблагодарил Мириам Шарп и отправился предупредить Фоллоуфилда и Уайлс об изменении плана.
После антракта свет снова притушили, и зрители, которые до этого вежливо хлопали выступавшим, теперь встали и принялись восторженно аплодировать вышедшим на сцену звездам гала-представления. Ноэл и Герти, одетые в костюмы актеров мюзик-холла, стояли на фоне декораций, изображавших улицу и сделавших бы честь любому провинциальному театру Англии. Оба актера были в рыжих париках и морской форме с нелепо расклешенными брюками и держали в руках подзорные трубы. Как только они приступили к своему первому номеру, Арчи поднял бокал, приветствуя пожилого человека за соседним столиком, и тот, недоверчиво улыбаясь, приветствовал его в ответ.
— Кто это? — спросила Джозефина.
— Главный констебль.
— Почему он на тебя так посмотрел?
— Потому что считает: я вот-вот осрамлю его перед министерством внутренних дел.
— И такое может случиться? — изумленно спросила она.
— Надеюсь, что нет.
Они повернулись к сцене, где Гертруда Лоуренс с неимоверным удовольствием высмеивала малоприглядную жизнь гастролеров, которую в начале карьеры довелось испытать и ей самой. Музыка Коуарда и добродушные шутки, перемежавшие песни, точно передавали безнадежную атмосферу едва выживающего мюзик-холла, атмосферу, знакомую Джозефине по ее первым походам в театр. Номер был легкомысленным — помесь любви и цинизма, — но даже нелепые наряды не могли скрыть волшебства единения на сцене этой необыкновенной пары. Коуард и Лоуренс, с их блеском и очарованием, придавали людям силы еще со времен войны. Вот и сейчас они держали зрителей в плену своего обаяния. Джозефина ничуть не сомневалась, что в зале все до одного были благодарны Ноэлу и Герти за их чудный дар.