– Не могу, – ответил он наконец.
– Чарли?
– Если даже отчасти ты и права, то как ты могла не замечать всего остального?
– Мне тоже не хватает его, Барт. Я тоскую по нему. Каждый день.
И вновь в нем поднялась волна негодования. Странно же ты выражала свою тоску!
– Бесполезно это обсуждать, – сказал он после паузы. Слезы текли по его щекам, но он старался, чтобы голос его звучал ровно. Ну что ж, джентльмены, похоже, мы справились со своей задачей, – подумал он и чуть было не хихикнул. – Во всяком случае, не по телефону. Я позвонил, чтобы пригласить тебя на ленч в понедельник. В «Хэнди-Энди». Ну, как?
– Хорошо. Когда?
– Не имеет значения. Я могу отпроситься с работы. – Шутка упала на пол и скромно скончалась.
– В час, – предложила она.
– Хорошо. Я займу нам столик.
– Закажи по телефону. Не приходи туда в одиннадцать, чтобы надраться к моему приходу.
– Не буду, – сказал он смиренно, зная, что, скорее всего, так и сделает.
Наступила долгая пауза. Казалось, им больше нечего друг другу сказать. Почти теряясь в шуме помех, призрачные голоса едва слышно обсуждали что-то на параллельной линии. А потом она сказала нечто такое, что полностью застало его врасплох.
– Барт, тебе совершенно необходимо записаться на прием к психиатру.
– Что?
– Записаться на прием к психиатру. Я знаю, что это звучит диковато, и мои слова тебя шокируют, но я хочу, чтобы ты знал: что бы мы ни решили, я никогда не соглашусь вернуться и жить с тобой, если ты меня не послушаешь.
– До свидания, Мэри, – проговорил он медленно. – Увидимся в понедельник.
– Барт, ты нуждаешься в помощи, которую может оказать тебе только врач. Я тебе помочь не могу.
Стараясь уколоть ее побольнее – в той степени, насколько это возможно, когда людей разделяют две мили слепого телефонного провода, – он сказал:
– Я и раньше это знал. До свидания, Мэри.
Он повесил трубку, не дожидаясь ответа, и поймал себя на чувстве радости. Гейм, сет и матч – Бартон Джордж Доуз. Он швырнул через всю комнату пластмассовый кувшин для молока и поймал себя на чувстве радости, что не швырнул что-нибудь бьющееся. Тогда он открыл шкаф над кухонной раковиной, вынул оттуда пару подвернувшихся под руку стаканов и с силой швырнул их на пол. Они разлетелись на мелкие осколки.
Ты ведешь себя, как грудной ребенок! Хуже грудного ребенка! – закричал он на самого себя. – Почему бы тебе не задержать дыхание и не дышать, пока не посинеешь, имел я тебя в рот и в оба глаза, гребаный карась?
Чтобы заглушить этот голос, он сжал правую руку в кулак и изо всех сил ударил по стене. Руку пронзила острая боль, и он застонал. Сжимая правую руку в левой, он стоял посреди кухни и дрожал. Через некоторое время он сумел овладеть собой, взял совок и щетку и подмел осколки, борясь с охватившим его страхом, унынием и чувством опустошенности.