— Валя! — раздался в ту же секунду чужой, не Андрея, голос.
Она вскинула голову, и я почувствовал, как пальцы её впились в мою одежду. В дверях стоял Андрей…
…Поезд нёсся с уклона, увеличивая скорость. В будке машиниста никого не осталось. Паровозом никто не управлял. Только упрямо вращался стокерный винт. По форме точно такой, как в мясорубке, только раз в двадцать больше. Он подавал в топку всё новые и новые порции угля, и шесть тоненьких сильных струек пара исправно разбрызгивали топливо равномерно по всей колосниковой решётке. Парообразование шло бурно.
Дубравин понял, что на подлокотнике долго не провисеть. На левой руке не было рукава. Было похоже, что на неё натянута длинная порванная резиновая перчатка, потому что кусочки кожи болтались на ветру. Но боли он совсем не чувствовал. Одежда мгновенно остыла и уже не дымилась.
Он висел, держась за мягкий подлокотник, стараясь сообразить, как поступить дальше. Под ним песчаная насыпь. Насмерть не разобьёшься… Но ему пришла в голову мысль, что он не имеет права разжать руки. В поезде ехало восемьсот человек. Рядом с паровозом в багажном вагоне люди не спали. Они подтаскивали к дверям вещи, которые надо было сдать на первой остановке. В соседнем — тоже не спали. Это почтовый вагон. И тут готовились к остановке, где предстояло обменяться почтой. Дальше вагон, в котором первое купе занимал главный кондуктор. Здесь несколько случайных пассажиров-железнодорожников на один-два перегона. Они режутся в домино. Рядом, в запертом купе, бодрствует вооружённый человек. У него перед глазами запечатанный сургучом мешок. Это почта государственного значения.
В вагоне-ресторане проснулся повар, взглянул на часы и, сладко поёживаясь, перевернулся на другой бок.
В других вагонах спят все, кроме проводников. Изредка спохватится пассажир и спросит, какая будет станция. Время от времени послышится бессвязный сонный говор или заплачет вдруг ребёнок и так же неожиданно смолкнет. И снова всё тихо. Окна закрыты, занавески задёрнуты…
…Вместе с Андреем и Валей мы стоим в пустом и затихшем коридоре нашего вагона. Валя плачет. Плен… годы скитаний по чужим странам. Больше ничего она не говорит. Андрей не расспрашивает. Вместе с документами военного времени у него хранится выписка из приказа командира партизанского отряда, «подлежащая замене в загсе при первой возможности». Так она и не представилась, эта возможность.
Должно быть, Валя думала о том же самом. Она сказала:
— Все годы перед глазами стоял наш разъезд. Я любила его, как человека. Как свою юность.