Работать на «Литке» собирался Андрей. Но, зная, с каким почтением относится его помощник к этому кораблю, Андрей поменялся с Ефимом и сейчас работал на «Тайге».
Ефим накладывал швы с необыкновенной тщательностью. Он следил, чтобы они были не только прочными, но и отменно красивыми — без брызг и наплывов, одной толщины… Ефим размечтался. Вот все эти швы, сделанные его, Ефимовой, рукой увидят те далекие полярные земли, куда так стремился сам Ефим из знойного Ташкента. И вдруг, думалось Ефиму, попадает ледорез в тяжелые льды. Начинается сжатие. А корпус выдерживает разрушительный напор, потому что крепко сварил швы Ефим Хорошута. Ему захотелось оставить на корабле палубы память о себе. И Ефим наплавил на фальшборте небольшими буквами свое имя и фамилию. Строчка навсегда влилась в металл корабля. Ефиму показалось, что это он сам отныне неразрывно соединен с богатырским кораблем и будет путешествовать на нем по морям и океанам. Кто-нибудь из команды увидит эти выпуклые буквы, прочтет незнакомое имя и задумается над ним. А ледорез будет идти сквозь штормы и льды, вперед и вперед, храня в своем корпусе следы горячего труда молодого рабочего…
После обеденного гудка Ефим поспешил в цеховую столовую. Сегодня комсомольская ячейка должна принимать его в свои ряды.
Собрание открылось сразу же после обеда. В столовой остались не только комсомольцы, но и многие взрослые рабочие. Так уж повелось, что они постоянно на комсомольских собраниях нередко вставляли и свое слово.
Федос, заканчивая обед, внимательно наблюдал за Семеном. Парень изрядно волновался: он подал заявление в комсомол.
…Секретарь ячейки Маша Степкина прочитала заявление Шмякина. Федос помрачнел, не подымал глаз от тарелки. Затем исподлобья поглядел на стоявшего у всех на виду Гришку. Тот не выдержал Федосова взгляда и отвернулся.
— Кто из молодежи хочет высказаться? — обратилась к собранию Маша.
— Я выскажусь, — поспешил взять слово Федос.
Кто-то хихикнул:
— Вот так молодежь — борода лопатой!
Но Маша строго призвала шутника к порядку.
— Сеньку моего принимать можете. Позволяю. А Гришке в комсомоле делать нечего. Хватит, что его в профсоюз допустили.
Шмякин покраснел. В столовой сразу сделалось шумно.
— Факты давай. Чего человека обижать! — раздался чей-то голос.
Федос посмотрел в ту сторону: кто это защищает Шмякина?
— В комсомол его нельзя принимать, — сказал Федос твердо.
— Почему нельзя?
— А потому, что Гришка есть самый, что называется, вредный элемент, — раздельно, напирая на последнее слово, сказал Федос и сел, придвинув тарелку с недоеденной кашей.