В первое мгновение после ухода Маркуса меня охватывает страстное желание кому-нибудь позвонить и в подробностях описать, какая беда свалилась на мою бедную голову. У меня есть единственный настоящий конфидент и советчик — Сюзанна. Трясущейся рукой достаю телефон, но тут вспоминаю, что мы с Сюзи, можно сказать, поругались, причем не по пустяку, а именно из-за Маркуса. Расскажи я ей сейчас, что он меня бросил, она непременно заявит: я же говорила! Мне этого не вынести.
Качаю головой, откладываю телефон и остаюсь со своим горем одна-одинешенька. На глаза вновь наворачиваются слезы, и с ними капля за каплей выходят наружу отчаяние и боль. Увы, им на смену тотчас является новое страдание, точнее его внутри столько, что вовек не выплачешь, и кажется, этому аду не будет конца.
Засыпаю на влажной от слез подушке, а утром с трудом разлепляю опухшие веки. На работе продолжаю читать роман Браунинга, мечтая найти в привычном занятии успокоение, но текст кажется еще более неровным, а многочисленные несоответствия сильнее обычного режут глаз. Дженнингс подбрасывает мне новую работу и весьма недоволен, что я до сих пор вожусь с нынешней. Я чувствую себя разбитой, ничего не хочу и не понимаю, для чего вся эта суета, потуги чего-то добиться и в чем-то разобраться.
Следующий день проходит примерно так же и лишь под вечер в пятницу трясучка внутри немного ослабевает. Выношу на балкон раскладное кресло и, греясь в лучах ласкового вечернего солнца, снова утыкаюсь в распечатку с текстом Браунинга, вознамерившись разложить по полочкам, что конкретно меня не устраивает. Поначалу сосредоточиться не выходит. Мысли снова переключаются на историю с Маркусом. Позволяю себе сделать десятиминутную отсрочку и, глядя в прозрачно-золотистый воздух, задумываюсь, почему все так получилось.
Быть может, дело правда лишь в том, что любовный пыл Маркуса мало-помалу угас. В моих ли было силах предотвратить беду? Правильно ли я себя вела? Вспоминаю, как держалась с возлюбленным в самом начале отношений, по прошествии какого-то времени и потом, когда мы жили вместе. И осознаю, что, начав со сдержанности и осторожности, все больше и больше превращалась в няньку, слепо ублажающую любимое дитя. Вероятно, Сюзанна права. Почему я раньше этого не понимала?
Задумываюсь над этим вопросом так, что сильно морщу лоб, чего вообще-то стараюсь не делать, чтобы лицо преждевременно не избороздили морщины. Где-то в подсознании шевелится мысль, которая, похоже, все время там скрывалась и немного настораживала, немного пугала, из-за чего я и не желала вытаскивать ее из глубин на поверхность. Теперь прятаться от правды больше нет смысла. В любом случае все потеряно и ничего не исправишь.