Песни поэта разнижите
Этот чудесный молочный жемчуг, — и вы
В звенящих звуках заметите,
Что увы! заботливо там скрывается.
Это горькая речь, оскорбление злое,
Язык злобный напустил, —
Но лютую боль сердца
Певец чудесным гимном заглушил
[444].
«В этом смысле, — добавляет Христов, — и самая большая радость в жизни является болью». Боль, волнение то высказаны прямо, то «обузданы, охлаждены преследующим определённые цели художественным ощущением»[445].
Сравнение с рождением жемчуга делал ещё Сент-Бев, объявляя романтическую поэзию «всепроникающей неуловимой болезнью» и («une maladie pénétrante et subtile»), добавляя: «Поэзия является болезненным продуктом, как жемчуг в подводных раковинах».
2. НАСЛАЖДЕНИЕ В ИЗОБРАЖЕНИИ
Песни не только «лечат мучения», но и «услаждают скорбь», они похожи на «жгучие слёзы», в которых кроется какая-то особенная прелесть для уставших от страданий. Известны слова Гёте в «Утешении в слёзах»:
А слёзы… слёзы в сладость нам,
От них душе легко.
В другом месте молодой Гёте исповедует своё страстное желание:
Лейтесь вновь, лейтесь вновь,
Слёзы любви молчаливой!
Ах, полуосушенным взорам
Как мёртв, как пустынен кажется мир!
Лейтесь вновь, лейтесь вновь,
Слёзы любви
несчастливой[446].
Руссо, как мы видели, также говорит о «приятных» слёзах при воспоминании отлетевших сердечных волнений и их изображении, а по мнению Вазова (ср. поэму «В царстве самодив»):
У наилучших песен
Источник кроется в слёзах
[447].
Как бы ни была глубока скорбь, однажды высказанная, она теряет свою силу. Слёзы убивают скорбь и посредством горького наслаждения, возникшего от них: стенания женщин-плакальщиц, подобно плачу детей, часто теряют свой серьёзный характер и превращаются в источник удовольствия, игры[448]. Так природа превращает один аффект в противоположный ему, чтобы смягчить его страшную силу.
Что касается наслаждения собственным несчастьем в поэтическом творчестве, тайна тут кроется в особенном превращении чувств, порожденных реальными поводами, в чувства более абстрактного характера, в чувства, связанные с воображаемым «я». Делая своё переживание и связанные с ним аффекты предметом воображения, поэт превратил личное в безличное, действительное в иллюзорное, и поскольку эти два мира сходны и заменяют друг друга, возможен незаметный переход от живой муки к более спокойному настроению, даже к чисто художественному созерцанию и к радости, её спутнице. Принцесса в гетевском «Тассо», которая музыкой, пением успокаивает свою скорбь и волнения, исповедует, как и поэт:
И горе становилось наслажденьем,