. Вслед за ним и Байрон, революционно и меланхолически настроенный, пишет: «Ты, мать Природа, всех других добрей»; «Дай мне прильнуть к нагой груди твоей»; природа всегда нежная, вопреки своей изменчивости, одна близка ему, одинокому в мире
[550]. Но великолепие природы, как бы она ни восхищала автора «Чайльд-Гарольда», не может ни на миг заставить его забыть личные бедствия и душевные страдания
[551].
Подобно Руссо, Байрону, Ламартину, воспринимает природу и Вазов:
В недрах природы цветущей
Душа моя тайного томления полна.
Всякий звук и вид в мире этом живущем
Во мне воспоминания, мечты, вопросы будит.
И наши две жизни дружно дышат,
Моя знай делит, толкует,
В песнях природы моя тоска вздыхает,
В её шуме сердце своё слышу.
А бывает время — в забвенье полное впадаю…
И весь в него погружаюсь…
И дыханьем, лучом, звуком, струей, песней становлюсь,
И дышу бытием Вселенной
[552].
Символы глубоких и лишенных ясных очертаний чувств поэт находит в природе. Вот как обращается он к женщине, которая вносит «новую силу, здоровье, радость, благодать» в его душу, вдыхает в него любовь и примирение с миром:
Ты в душу мою влила голубой цвет небесный,
Сияние зари майской,
Приветливый шум леса молодого
И дыханье полей, и песни соловьиные
[553].
Поэт переносит на природу свои настроения, томления и страсти, мечтает о слиянии с природой. Вот как пишет об этом Лермонтов:
Для чего я не родился
Этой синею волной? —
Как бы шумно я катился
Под серебряной луной,
О! как страстно я лобзал бы
Золотистый мой песок,
Как надменно презирал бы
Недоверчивый челнок;
Все, чем так гордятся люди,
Мой набег бы разрушал;
И к моей студеной груди
Я б страдальцев прижимал;
Не страшился б муки ада,
Раем не был бы прельщен;
Беспокойство и прохлада
Были б вечный мой закон:
Не искал бы я забвенья
В дальнем северном краю;
Был бы волен от рожденья
Жить и кончить жизнь мою!
— [554].
Это автопортрет Лермонтова, здесь он весь с его глубокой аффектацией любви и ненависти, гордости и смирения, жаждой подвигов и покоя. Для него волна — самое яркое выражение собственного беспокойства и желанной свободы, и отождествление с нею является иллюзорным выходом из мучительных противоречий. Таковы же и чувства Байрона в «Чайльд-Гарольде»:
Я не в себе живу; я лишь частица
Того, что вкруг: меня вершины гор Волнуют, а столицая столица —
Отсюда и вопрос:
Иль горы, волны, небеса — не часть
Моей души, как я — их часть? Влеченье
К ним — в чистую не перешло ли страсть
В моей груди. Не прав ли я, презренье
Даря всему, что не они?
[556]Или утверждение:
Где встали горы, там его друзья: