— Но ведь предсказания скорой смерти были адресованы Надир-хану.
— Это неважно. Таким образом я принял на себя его участь.
— Ну, ладно, любезный Барзак. Давайте оставим всю эту фалеристику-фольклористику. Суеверия — это пережитки. Мы же живем в первой трети просвещенного двадцатого века. — Молодой граф немного помолчал, перевел дыхание и поправился: — Извините, уважаемый, в четырнадцатом веке Хиджры, когда в высях летают не ангелы небесные, а аэропланы. Если вы уж так боитесь дурных народных обычаев, так передайте его мне. Подарите. Во-первых, я все-таки англичанин, и, возможно, кара, накликанная Бача-и Сакао на новоиспеченного кавалера ордена Хедмат, не коснется моей головы. Во-вторых, у меня в родовом замке под Ипсуичем хранится большая коллекция орденов, и этим экземпляром я открою новую восточную серию. А ваши суеверные страхи в результате останутся позади.
Талагани с некоторой неохотой в жестах и движениях выложил перед Смоллеттом Хедмат. Майор сбросил грязную тряпку в стоявшую рядом со столом плевательницу и потом долго завороженно глядел на орден. После непродолжительной паузы произнес:
— А ведь это пока единственное, что нам досталось из числа бессчетных богатств Бача-и Сакао, о которых ходят легенды.
— Я тоже много слышал о них. Говорят, они затмевают своим количеством содержимое пещеры Монте-Кристо и сокровищницы Гарун-аль-Рашида Справедливого.
— А знаете, кто сделал первый взнос в его копилку? — спросил Смоллетт.
— Ума не приложу, — ответил Талагани.
— Благодарный Исмаил Энвер-паша.
* * *
(На основе мемуаров Джека Элиота Смоллетта)
Шатер Энвер-паши в пустыне, всего в семи десятках верст от вожделенной Бухары, где заседал большевистский Совет Бухарской советской народной республики, только что покинула красная делегация. Слишком уж стремительно он занял восточную часть эмирата, совершив кинжальный бросок сюда прямиком из кишлака Дюшамбе, где располагалась временная резиденция эмира Сейида Алим-хана и штаб верных ему войск. Часть отрядов Энвера просочилась также и на западные бухарские территории и закрепилась там. В Москве были настолько напуганы его военными успехами, что предложили пойти на мировую с гарантией сохранения влияния паши на уже отвоеванных им землях.
Прибывшие в его боевой стан переговорщики были очень покладисты, и это хитрого османского лиса несколько настораживало. Выпроводив гостей из шатра, он пообещал продолжить контакты с правительством советской республики и на время их осуществления не наступать на Бухару. Возможно, это было его главным политическим просчетом. После изгнания из Стамбула он провел в Москве полтора года, где работал в лоялистском по отношению к Советской власти Обществе единства Революции с Исламом. И знал, что в тактических маневрах большевики всегда охотно шли на любые уступки, но в своих стратегических планах не уступали никогда.