В больнице мне сказали, что она будет жить. Если бы я приехал минутой позже, ее не смогли бы спасти. Вот каким тонким был край – всего около семидесяти биений сердца. Возле нее разрешалось быть только одному посетителю, поэтому мне пришлось обратиться к медсестре, чтобы та попросила Алекс выйти на пять минут. Мы столкнулись друг с другом в коридоре у палаты Джин, и постарались быть приветливыми. Это выглядело неуклюже.
– Как она? – спросил я.
– Врачи говорят, что она справится.
– Повреждение мозга?
Алекс покачала головой, засунула глубже руки в карманы своих неряшливых джинсов. Я видел: кровь Джин засохла между пальцами ее ног.
– Врачи так не думают, но не могут в этом поклясться.
– Они говорят как адвокаты, – заметил я, но Алекс не улыбалась.
– Да.
– Она пришла в сознание?
– Нет.
– Слушай, Алекс. Когда Джин очнется, она должна увидеть рядом людей, заботящихся о ней, а не враждующих друг с другом.
– Ты предлагаешь притвориться?
– Да.
– Я сделаю это для Джин, но граница между нами прочерчена. Не старайся меня одурачить. Ты плох для нее, даже если она не видит этого.
– Все, о чем я забочусь, – чтобы ей было хорошо и я хочу, чтобы она знала: ее любят.
Алекс смотрела куда-то вдоль коридора.
– Пойду выпью кофе. Меня не будет десять минут.
– О'кей. Спасибо.
Она прошла два шага и обернулась.
– Я бы не выстрелила в тебя, – бросила она.
Ее заявление удивило меня. Я уже забыл о том случае, когда в ее руке было оружие и она выглядела достаточно уверенной.
– Спасибо, – повторил я.
– Я просто хотела, чтобы ты это знал.
Больничная палата Джин была точно такой, как та, в которой она очнулась после прежней неудавшейся попытки самоубийства. Кровать была узкая и низкая, со стальными перилами, жесткими простынями и ярким покрывалом, которое все равно казалось бесцветным. Трубки вползали в ее тело, мигал зеленый свет мониторов, и шторы были задернуты. Я обошел вокруг ее кровати и раздвинул их. Утренний свет был теплым, и в его лучах Джин напоминала мертвенно-бледную восковую статую. Мне хотелось завернуть ее, выжившую, во что-нибудь еще, но не хватало все того же умения, и я по-прежнему чувствовал прикосновение дула под собственным подбородком. Только тогда до меня дошло, как близко мы с ней подошли к грани, и, стоя у кровати сестры, я пытался понять смысл того, что произошло. Я просто знал, что живы, – и в этом была единственная правда. Я сел и взял руку Джин. Глаза ее были открыты, и она смотрела на меня. Губы Джин зашевелились, и я наклонился ближе.