– Мисс… Брод.
Второе слово было произнесено с изрядной долей скептицизма, как если бы анархист использовал фразу «коттедж в Ньюпорте» для описания шестидесятикомнатных больших особняков с видом на береговую линию Род-Айленда. Каролина яростно заморгала. У мистера Джеймса были густые, расширяющиеся книзу бакенбарды, широкие черные брови и телосложение груши. Говорил он так, что любой генерал мог лишиться мужества, а уж Каролина и подавно упала духом.
– Да?
– Несколько слов о драгоценностях.
За его широкими плечами она видела, как комнату покидают последние из пришедших выразить соболезнования. Роберт стоял – грустно, но одновременно и осторожно – у стола, уставленного холодными закусками и соленьями, который был накрыт несколько часов назад и до сих пор казался нетронутым. Скорбящих было мало: в большинстве своем пришли женщины, которые когда-то надеялись стать миссис Лонгхорн, и их приход лишь усилил страдания Каролины. Ведь старик так умолял её остаться с ним, а она отмахнулась от него и оставила умирать в одиночестве.
– Драгоценности, мисс Брод?
Каролина поморгала, чтобы согнать с глаз выступившие слезы, и попыталась выглядеть удрученно. Она и чувствовала себя именно так, но необходимо было всем своим видом выражать нестерпимую боль утраты.
– Какие драгоценности?
Мистер Джеймс помахал перед её носом пачкой чеков.
– Видимо, Лонгхорн за последние шесть месяцев своей жизни приобрел много драгоценностей. – Его зрачки угрожающе расширились. – И они входят в его наследство.
– Мистер Лонгхорн купил множество украшений за свою жизнь, – парировала Каролина. Она несколько запаниковала, но голос её оставался твердым. – Вы же не думаете, что все эти украшения он отдал мне? К тому же, драгоценности, купленные им для меня, были подарками.
– Они были даны вам на время, – уверенно ответил мистер Джеймс. Он помахал чеками. На другом конце комнаты голубой полуденный свет играл на выступах и краях антикварной мебели и золотых нитях обивки. – Они принадлежат нам.
– Интересно, как вы их получите, если он мне их подарил? – Каролина ничего не могла поделать с внезапно прорезавшейся в голосе дерзостью. Гнев вновь вернулся, как всегда, когда она знала, что сейчас у неё что-то несправедливо отберут, а она никак не сможет этому помешать. Подобное поведение не сослужило ей хорошей службы, пока она была ребенком и горничной, и не похоже, что возымеет действие сейчас, но она едва ли могла сдержать это непроизвольное восклицание. – Или вы собираетесь судиться с каждой женщиной, к которой Лонгхорн когда-либо проявлял отцовскую заботу?