Плечи Генри расслабились, и, празднуя радостную весть, он залпом выпил содержимое своего бокала и сделал круговое движение пальцем в направлении слуги, показывая, что хочет ещё выпивки для себя и своего друга. Он знал, что на этом разговор следует прекратить, но мысли о Диане снедали его и слова рвались с языка:
– Она мила… – продолжил он, словно говоря сам с собой.
– Ах! – Грейсон посмотрел в потолок и рассеянно улыбнулся. – Эта розовая кожа, эти восхитительные ресницы!
Генри закрыл глаза и представил себе ту обидчивую ранимость, с которой она смотрела на него там, на пляже. Он гордился тем, что она смогла полюбить его.
– И она превосходно двигается.
– Я тебе говорю, Шунмейкер, она даже не знает, чем обладает. Вот в чем дело. Она словно дикое животное, которое и не подозревает о ценности своей шкурки. – Грейсон прервался, чтобы повысить ставку, и философским тоном продолжил: – Кто бы ни заполучил её, он точно будет счастливчиком.
Прибыли ещё напитки, и цвета в комнате одновременно стали более яркими и менее различимыми для Генри. Грейсон вновь погрузился в карты и попросил взаймы ещё денег, но его последние слова о Диане проникли в разум Генри и укоренились там. Он зажег новую сигарету и задумался о словах Грейсона, о данном Диане обещании и его выполнении.
***
Расположение мебели в лучшем номере отеля «Ройял Поинсиана» никогда и никому ранее не казалось столь предательским. Все предметы обстановки представляли собой расплывчатые приземистые очертания, хотя на паркетном полу была различима лунная дорожка. Генри проследил по ней взглядом до французских дверей, ведущих на террасу. Серебристый след заканчивался на гофрированной юбке из белого шифона в черный горох, узкой в талии, а затем дивно поднимающейся к груди и плечам, где ткань была присборена черными лентами. На Пенелопе все ещё были длинные черные перчатки, немного спущенные с локтей, и она всем весом стройного тела оперлась на роскошную резную балюстраду.
Небо постепенно становилось из пурпурного темно-синим, и за Пенелопой едва виднелись верхушки пальм, похожие на растрепанные волосы великанов. Луна в небе над головой скрывалась за облаками, но свет всё равно мерцал на браслетах и волосах Пенелопы. Генри ненавидел её в этот миг не только за то, что она ему сделала, не только за лицемерие, тщеславие и глупую жадность, воплощением которых она являлась, а за то, что он вернулся к ней даже сейчас, когда всем сердцем хотел находиться в другом месте. Он смотрел на её спину, поскольку жена не собиралась поворачиваться к нему лицом, и придумывал, как можно объявить ей о своем уходе. Но язык был ему неподвластен так же, как увязший в грязи экипаж.