Азимут «Уральского следопыта» (Фомин, Мешавкин) - страница 68

Столь сильное желание Беэра не допустить Улиха до Петербурга можно объяснить тем, что Улих, плавивший на Невьянском заводе серебро, мог вольно или невольно рассказать в столице о том, что так тщательно скрывал при жизни Акинфий Демидов и что теперь старался утаить Беэр.

Пожалуй, именно свидетельства Улиха могли бы пролить свет на некоторые тайны Невьянской башни. Ведь если он плавил серебро на Невьянском заводе, то наверняка мог пользоваться теми же плавильными печами, что и Акинфий Демидов.

Наступление на тайны Невьянской башни продолжается. И сегодня это наступление уже ведут не только одиночки-энтузиасты, а ученые самых разных профессий. Разгадывание тайн истории (да и не только истории) увлекательное и полезное дело.

Колумб не открыл Америку. По крайней мере для себя. Для себя, как известно, Колумб открыл кратчайший путь в Индию. Ступив на твердь нового континента, он решил, что достиг восточных берегов Азии. Произошло это по двум причинам: с одной стороны — слишком узкая целенаправленность поиска, с другой — ослепляющая вера в непогрешимость карты итальянского астронома и географа Тосканелли. Что из этого получилось, знает теперь каждый школьник.

Америку Колумб открыл для конкистадоров. Алчная, хищная толпа устремилась через океан по его следу в новые земли, все сметая, сжигая и круша на своем пути. Под пеплом нашествия похоронены удивительные цивилизации инков, майя, ацтеков. Рана непоправимой утраты и по сей день зияет в памяти человечества. Так героическое обернулось постыдным.

Вправе ли мы винить во всех грехах великих первопроходцев? Разумеется, нет. Но вывод из яркого урока истории напрашивается сам собою: колумбы хороши там и тогда, где и когда общество в интеллектуальном, духовном и нравственном отношении созрело для того, чтобы разумно воспользоваться плодами их открытий.

Ночь в поселке Танапча, промежуточном на зимнике Салехард — Надым, показалась мне долгой. Только к двенадцати удалось раскочегарить старую, черную от копоти печь и растопить в ведре снег. Потом, обжигаясь, пили из алюминиевой тары кипяток, похрумывали рафинадом и беседовали за жизнь с двумя бородатыми механизаторами из Одессы. За окнами развалюхи-барака без умолку тарахтели их тракторы, свет фар трепетал на облупленных стенах. Когда в дырявом нашем убежище потеплело, разговор как-то сам собой стал ослабевать, гаснуть, усталость придавила веки и, не раздеваясь, мы завалились спать.

Проснулся я оттого, что под одежду стал пробираться мороз. Было шесть утра. На востоке, над сиреневой в зазубринах дугой леса нависало тяжелое солнце. Снег, пересыпанный алмазной крошкой, слепил глаза.