— Спасибо, — улыбнулся Верещагин, понимая, что его Друг сделал ему своеобразный комплимент.
А боль не проходила. Врач решился на укол морфина. После этого Верещагин опять уснул.
Проснулся — увидел склонившуюся над собой сестру милосердия в строгом черном платье с накрахмаленными белоснеж-ми воротничком и манжетами, в белой косынке с маленьким красным крестом. Сестра улыбалась. Она, видно, уже давно остановилась у его койки, да так и не решилась нарушить его сон. Черноокая, с густыми черными бровями и длинными ресницами, с пухлыми, чуть розовыми губами и приветливой улыбкой, она сразу же понравилась Верещагину.
— Вы не ангел? — спросил он, беря ее за руку. — А ангел не. может прилетать с плохой вестью!
— Я послана сказать вам, что сейчас надо будет сделать перевязку, — проговорила она, склоняя голову.
— Я не сказал бы, что это весть приятная, но ее не назовешь и дурной, — улыбнулся Верещагин. — Если бы я знал, что в Журжевском госпитале ухаживают за ранеными такие красавицы, я специально подставил бы себя под турецкие пули!
— Господи! — взмолилась она. — Неужели все художники так легко раздаривают свои комплименты?
— Не смущайтесь, — сказал Верещагин. — Я не из тех, кто любит говорить неправду. Откуда вы родом? Давно ли вы здесь, в Журжеве?
— Родом я из Петербурга, в Журжеве всего лишь второй день; нас, сто сестер милосердия, прислали из Бухареста: говорят, что будет очень сильная бомбардировка этих мест. Я вызвалась поработать здесь, и мне, как видите, не отказали.
— Вы можете вылечить любого своим ласковым взглядом!
— Спасибо, — поспешно ответила она, давая понять, что пора приступать к делу, пусть и малоприятному, но зато нужному и необходимому.
Орудовала она пинцетом так осторожно, что Верещагин почти не чувствовал боли. А она таскала из раны кусочки шерстяной ткани и шутливо приговаривала, что надо, мол. было беречь одежду, не подставлять под дурацкие пули свои рока. И все это — с улыбкой, тихим и покойным голоском, который не способен вызвать даже малейшего раздражения.
— Как вас звать, милая? — спросил Верещагин, когда сестра закончила перевязку и прикрыла его одеялом.
— Ольга. Ольга Головина.
— Спасибо, Оленька, и заглядывайте к нам почаще, — попросил он.
— Хорошо, — заверила она, — если не начнется бомбардирование и меня не отправят на перевязочный пункт.
Только сестра успела прикрыть дверь палаты, как все время молчавший Скрыдлов обратился с вопросом:
— Василий Васильевич, как ты думаешь, дадут ли мне хоть Владимира?
— Дадут, непременно дадут! — постарался убедить его Верещагин.