Реве та стогне Днипр широкий,
Сердитий витер завива,
Додолу верби гне високи,
Горами хвилю пидийма…
— Не все понимаю, а люблю слушать, когда Панас стихи читает, — быстро отозвался Шелонин.
— Умеет, — подтвердил Суровов.
— Так це ж Тарасова вирши, хиба ж йх погано скажешь? — словно оправдался Половинка.
— Дунай… Днепр… — задумчино проговорил Егор и посмотрел на Шелонина, — А у нас с тобой, Ваня, свои речушки, у тебя Шедонь, у меня Ловать. Маленькие, тихонькие, простенькие, а ведь свои! Ни на что не променял бы свою Ловать!
— А я тоби кажу: де людииа народилася, там ий усе йкраще, — тихо ответил Половинка. — Вид ридною краю й души стае теплише.
— Верно, Панас, — подхватил Неболюбов, — Что верно, то верно: согревают они не хуже огня!
За соседними кустами казаки затянули другую песню, озорную и залихватскую:
Не хотим жить во станице,
Хотим ехать за границы,
Белый хлебец поедать
И красны вины попивать.
— Вот чаво захотели! — не одобрил песню Шелонин. — Так им все и будет дозволено!
— Прихвастнули! — живо отозвался Неболюбов. — На то они и казаки. Казака хлебом не корми, а дай ему похвастаться!
— И коня йому ще дай, — сказал Панас. — За коня казак и наречену виддаст, и жинки не пожалие. Казаки — воны таки!..
Примолк Дунай, ничем не выдает присутствие на левом берегу тысяч и тысяч людей — пеших и конных, с ружьями, пушками, понтонами, кухнями и повозками. Правда, все это приблизилось к реке только этим вечером, раньше роты и полки хоронились от Дуная за много верст. Приказ был строг: ничем не выдавать своего присутствия, пусть противник думает, что все дышит прежним миром и покоем. Обманули турок: русские перекинули мост на остров — они даже огня не открыли, посчитали, видно, за ложную демонстрацию. А может, приметили, насторожились и теперь ждут? Начнут русские переправу, а они мгновенно обрушат огонь — и не уцелеют тогда на воде ни лодки, ни понтоны, ни люди!..
Но об этом пока думать не хочется…
— Ну что притихли, ребята? — спросил, присаживаясь рядом с Неболюбовым, ротный Бородин.
— Да ведь обо всем, кажись, переговорили, ваше благородие, — за всех ответил Неболюбов.
— Так-таки и обо всем! — улыбнулся Бородин. — А я думал, что у моей неразлучной четверки разговоров на всю войну хватит.
— А мы тильки хвилиночку й отдохнули, ваше благородие., а то говоримо й говоримо, — доложил Панас.
— Вот и говорите, пойте и шутите, пока есть время для потехи, — посоветовал Бородин.
— Сдается нам, ваше благородие, что потехе нашей конец приходит, — промолвил Неболюбон таким тоном, что нельзя понять: радует это его или печалит.