То ли ангажемент закончился, то ли — скорее всего — поступило новое задание из Центра, но уже в 1925 году семейство Лехтимяки оказалось в Сан-Франциско, а затем в Нью-Йорке. К американскому образу жизни Вернеру было не привыкать, и вскоре он уже был владельцем фирмы по только начавшим тогда развиваться авиационным перевозкам. А среди его близких знакомых оказался не кто иной, как будущий президент США Ф.-Д. Рузвельт. Все пилоты и механики фирмы были финнами, и в 1935-м они в полном составе со всеми своими двадцатью двумя самолетами отправились строить социализм в СССР.
Так Эйно оказался сначала в Петрозаводске, а затем в Ленинграде. По-русски он не знал ни слова: родители говорили между собой по-немецки и по-английски. Кроме того, Лили научила сына кое-как изъясняться по-француз-ски, а Вернер — по-фински. Три года мальчик учился в спецшколе Коминтерна, а в 1938 году его перевели в 43-ю среднюю школу, которая потом стала 206-й. Перевод этот совпал с внезапным отъездом папы Вернера в длительную командировку — так коминтерновские товарищи объяснили семье внезапное его исчезновение. Только в 1956-м Лили и Эйно узнали, что Вернер был на самом деле арестован по 58-й статье и вскоре расстрелян. По какой-то причине органы держали это в тайне, и никаких репрессивных мер против жены и сына не принималось. Они так и продолжали жить в хорошей квартире на Фонтанке, а соученикам Эйно, в том числе моей маме, было известно, что он сын летчика, который по линии Коминтерна то ли помогает китайским товарищам, то ли борется с финской белогвардей-щиной… Понятно, что симпатичный мальчик, говоривший с милым акцентом и знавший кучу языков, пользовался бешеной популярностью среди одноклассников и особенно одноклассниц.
При своем статусе полуиностранца Эйно мог позволить себе выделяться из тогдашней однообразно и убого одетой массы. Несмотря на все перипетии, его мама Лили периодически получала посылки с одеждой и валютные переводы от швейцарских родственников, и Эйно прогуливался по Невскому настоящим денди еще тогда, когда ни о каких стилягах слыхом не слыхивали. Мама вспоминала, что значки КИМа, ГТО и «Юного ворошиловского стрелка» весьма необычно смотрелись на заграничных куртках и рубашках.
А вдобавок Эйно еще пел, подыгрывая себе на настоящем банджо, настоящие американские народные песни! Когда они с Варей приходили к нам в гости, то после нескольких рюмок Эйно легко поддавался уговорам и в хорошем темпе выдавал «Yes we have no bananas», «Puttin on the Ritz» и с десяток других довоенных хитов. Произношение у него было как у прилежного ученика хорошей нью-йоркской школы. Углядев у меня на столе английскую книжку, Эйно не упускал случая покритиковать мой жлобский, по его выражению, выговор и сам зачитывал вслух пару абзацев для демонстрации нужного прононса и интонации. Я в классе пытался их вопроизвести — и довольно успешно, судя по тому, что учительница принялась допытываться, не слушаю ли я уроки английского по «Голосу Америки» или другой какой вражеской радиостанции.