Через три дня мы, сгибаясь под весом тяжеленной дощатой посудины, вытащили ее из эллинга — сарая для хранения гребных судов — и кое-как спустили на воду. Гребной учебный плот представлял собой уродливое неуклюжее подобие академической лодки: шире ее раза в четыре, с тупыми носом и кормой. Вдоль каждого борта имелось по шесть подвижных сидений — банок, а весла и уключины были того же аутригерного типа, что и на любой академической лодке. Тренер сидел у руля на корме этой миниатюрной галеры, но мог и ходить между рядами гребцов, покрикивая и поправляя наши движения и ошибки при действиях веслом. Пусть медленно и со скрипом, но эта штука по крайней мере плыла по воде! Через несколько тренировок мы обогнули на ней Каменный остров и даже обгоняли по пути фофаны, о пересадке на которые тренер уже речь не заводил.
И вот к середине лета настал долгожданный момент: нас посадили на настоящую академическую лодку-восьмерку. Правда, все еще учебную, клинкерную, а не скифовую. Это значит, что корпус лодки был набран из матовых длинных деревянных планок, а не изготовлен из блестящей, покрытой лаком фанеры каких-то ценных древесных пород. Клинкерная лодка была тяжелее и медленнее скифовой, но внешне они выглядели очень похоже, и техника гребли на них ничем не отличалась. В наш экипаж из шестерых новичков добавили двух опытных ребят, по одному с каждого борта, и одного из них назначили капитаном. Мы должны были его слушаться во всем и на воде и, в особенности, на суше. Ведь после каждой тренировки лодку нужно было вытащить на бон, отмыть от масляных и прочих пятен, насухо протереть, отнести в эллинг и поставить там на стеллаж. То же самое требовалось проделать с веслами. Иногда нам везло, и, причалив — «подвалив» — к бону, мы обнаруживали, что там уже ждет своей очереди другой экипаж, — значит, мыть и чистить достанется им. Время от времени мы занимались разными мелкими починками и подкрасками лодок и инвентаря и всякими хозяйственными работами по клубу.
К концу августа наш экипаж прилично сработался, никто уже не выбивался из такта и не филонил при тяге весла на себя усилием рук и корпуса. Зашла речь о том, чтобы пересадить нас на скифовую восьмерку. Моя первая эйфория от гребли на настоящей спортивной лодке к этому времени прошла, и я стал задумываться о продолжении своей академической карьеры. В гребле на восьмерке мне не очень нравился ее коллективный характер. Когда после тренировки и всяких хозяйственных работ ребята усаживались в помещении клуба поболтать о том о сем или гурьбой шли к трамвайной остановке, мне их разговоры были неинтересны. Вдобавок они были из одной школы, почти все — тайком от родителей и от тренера — курили и не прочь были выпить пива или дешевого портвейна, а меня к этому совсем не тянуло. Курить я начал года через три, когда во время туристического похода по Вуоксе оказался единственным некурящим в четырехместной палатке и вся туча комаров устремилась на меня. Жалили они чудовищно, репеллентов никаких у нас не было, рекомендованный моей мамой одеколон «Гвоздика» их, похоже, только сильнее привлекал — поневоле пришлось закурить услужливо предложенную соседом сигарету «Шипка».