А пока что моя восьмерочная компания начала меня несколько тяготить, да и они посматривали на меня как на маменькиного сынка — не курит, не пьет, вечно домой торопится. В общем, не вписался я в экипаж, что в таком командном виде спорта является серьезным недостатком. По-видимому, наш тренер тоже стал это замечать — притом что часто хвалил меня за технику гребка, координацию и усердие на тренировках. И когда он сказал мне, что подыскивает экипаж для парной двойки и не хочу ли я попробовать, я с радостью ухватился за это предложение. Во-первых, сработаться с одним напарником точно будет легче, чем с семерыми парнями. Во-вторых, парная гребля, когда гребец действует двумя веслами, мне всегда нравилась больше «галерной» распашной. В-третьих, с парной двойки легко будет пересесть и на одиночку — лодку моей мечты.
И я стал академиком-двоечником. Напарником оказался мой тезка Миша — парень моего возраста, но уже с полуторагодичным стажем гребли на парных двойках и одиночках. Это тоже было хорошо: есть у кого поучиться и не возникает вопрос, кто главнее. Вдобавок выяснилось, что он тоже коллекционер, только я собираю марки, а он — открытки с видами городов. Проблему обращения к членам нового двоечного экипажа тренер решил просто: я стал Мишей-черным, а мой напарник — Мишей-рыжим (хотя волосы имел скорее русые).
До поздней осени мы с Мишей-рыжим ходили на своей двойке по рукавам и каналам невской дельты, выходили и в Финский залив. Когда я приходил на тренировку, а его не было (начался учебный год, и свободного времени у нас обоих стало гораздо меньше), то я брал свободную одиночку и шел на ней к стрелке Каменного острова, а оттуда углублялся в залив, доходя иногда до Лахты. Погода в Питере всегда капризная, а осенью и подавно: может внезапно налететь порывистый ветер, зарядить дождь, а на заливе вдруг разведется порядочная волна. Не очень приятно бывало оказаться в такой момент в утлой лодочке далеко от берега, да еще когда начинает темнеть. Хотя по-настоящему я попал в переделку только раз, когда в такую свежую, как говорят моряки, погоду в опускающихся сумерках посадил свою одиночку на песчаную отмель в заливе в паре километров от стадиона имени Кирова. Никакие попытки сняться посредством усиленных гребков и раскачиваний не помогли, пришлось вылезать из лодки в холодную воду и сталкивать ее на место поглубже, а там влезать в нее, одной рукой удерживая оба весла перпендикулярно корпусу — а то перевернется, и тогда хоть вплавь спасайся. Получилось с четвертой или пятой попытки, и, мокрый с головы до ног, трясясь от холода и уже почти в полной темноте я из последних сил погреб обратно, моля Бога только об одном: чтоб не сесть снова на мель или не налететь на плавучее бревно — идешь на лодке-то спиной вперед, время от времени оглядываясь через плечо. Пришел на базу и еще издали был обложен трехэтажными недетскими матюгами трех тренеров, которые как раз устанавливали на клубную моторку поворотную фару, чтобы отправляться на поиски. Перед выходом в плавание я, как положено, отметился в журнале и просрочил время возвращения уже больше чем на час. Думал — побьют они меня, но нет, схватили, потащили в тренерскую, влили внутрь полстакана водки и принялись оттирать и укутывать в какие-то рваные одеяла. Один из них отвез меня домой на своем «Москвиче», передал с рук на руки родителям и объяснил, чем вызван исходящий от меня густой водочный дух. На следующее утро я с опаской открыл глаза — но оказалось, что октябрьское купание под дождем в Финском заливе обошлось без последствий. И я решил съездить в клуб, поблагодарить тренеров и заодно проверить, не выгоняют ли меня оттуда в ЦПКО на фофан. Приезжаю, а там уже на доске объявлений висит приказ по клубу: отмечаются мои правильные действия в опасной ситуации, а во избежание повторения таких ситуаций выход одиночек и двоек без рулевого в залив разрешается отныне только спортсменам первого разряда и мастерам спорта. А всяким там вторым юношеским вроде меня — ни-ни.