— Говори.
Сигнальщик еще не отбил свои сто ударов, над площадью возникал и медленно замирал стонущий звук: Дон-н!.. Дон-н!..
— Я у него при коровнике, — раб посмотрел сверху вниз на хозяина. — Он мне сказал, чтоб подремонтировал крышу. Тогда я даю ему лопату, говорю: иди убери пока навоз, а я полезу на крышу. Ведь вы объявили такой закон… А он меня за это лопатой. Чуть голову не раскроил. Вот, — он откинул волосы и показал кровь. — Я терпеть не стал, притащил его сюда. Прошу справедливости.
— Так, — сказал Фрада и мельком глянул на Роштана. — Было такое?
Роштан встрепенулся, хотел выскользнуть из-под ноги, но раб придавил его сильнее.
— Но ведь он мой раб, я заплатил за него… у меня документ есть…
Фрада не стал больше слушать, легко поднялся на возвышение, тронул сигнальщика за плечо, чтобы перестал звонить.
— Люди! Этот человек хочет пить молоко, но не хочет убирать навоз из-под коровы. Он ударил ни в чем не повинного человека. Не раба — у нас нет хозяев и рабов — человека! Свободного труженика! Как нам поступить с ним?
Народ молчал.
— Как вы скажете, так и будет, — подбодрил Фрада. — Ну? Пусть он и дальше жиреет от безделья? — голос у него был совсем не злой, веселый даже, и глаза лучились добротой, но все видели, что ему не до шуток, что не добр он совсем к поверженному. — А может, набить ему в глотку навоза, чтобы знал, чем навоз отличается от молока?.. — И вдруг крикнул сурово: — Жить ему или умереть?
В толпе произошло движение, гул прокатился над площадью, но был он невнятен. Покрывая все голоса, выплеснулся из глубины женский вопль:
— Это он приказал забить моего мужа палками насмерть! А теперь мои дети умирают с голоду!
И сразу со всех концов раздалось:
— Умереть!
— Смерть ему!
— Накормить его навозом!
Те, кто стоял поближе, увидели, как на губах у Фрады словно бы улыбка прошла.
— Смерть ему, — сказал он.
Роштану накинули тонкую удавку, поволокли.
Вслед ему растерянно глядел раб. В глазах его застыло недоумение.
— Ну, не рад, что ли? — спрыгнул к нему Фрада. — Как зовут тебя, кто ты?
Все та же растерянность, то же недоумение еще было на лице раба, когда повернулся он к Фраде.
— Нет… я что… Кулу меня зовут. Мой отец родился в Ниневии. Он был совсем маленьким, когда мидийские и вавилонские воины ворвались в город. С тех пор все мы рабы — сначала у вавилонян, потом у персов.
— Теперь ты свободный.
— К свободе тоже надо привыкнуть…
— Что ты знаешь о Ниневии, где родился? — спросил Фрада, и боль послышалась в его голосе.
Кулу пожал плечами.
— Что я могу знать…
Тогда Фрада оглянулся — любопытные толпились вокруг них, слушали — и сказал: