Разве уснешь с такими мыслями? И сон, коли придет, — тяжелый, жуткий, лучше б и не было.
Она просыпалась с дрожью, с ощущением медленно уходящего страха, и сердце трепыхалось в груди так, что не хватало дыхания, — продолжала видеть то далекое, что хотела забыть, выбросить напрочь из памяти, да не в силах была.
Снился тот душный, грозовой, изрезанный молниями день прощания с земным бытием. И всякий раз виделось одно и то же: Николай, обросший, мокрый от дождя, в длинной белой рубахе, облепившей его, встал на парапете колокольни, крикнул что-то, чего не разобрать было за грохотом грома, воздел к бушующему небу руки и меловое лицо свое и кинулся, как в воду, с высоты. Тогда она, теряя рассудок, так и не увидела его в момент падения, в жуткий миг встречи с землей, — и теперь, во сне, Николай все летел, летел, летел вниз, и не было этому конца…
Она вскрикивала в ужасе, открывала глаза, таращила их в темноте, не сразу понимая, где находится и что случилось. Видение медленно гасло в разгоряченном мозгу, и столь же медленно отпускал страх.
Тихо было вокруг, глухо. Мерцала взятая в сетку электрическая лампочка над запертой задней дверью магазина, неярко освещала груду пустых ящиков и картонных коробок, сложенных у стены. Эта тусклая лампочка, эти разбитые ящики и обшарпанная стена с отбитой штукатуркой всегда навевали тоску, а в минуту, когда, очнувшись от жуткого сна, Аглая снова видела их из своего укрытия, они вызывали невыносимо щемящее чувство одиночества и заброшенности. В такие минуты она вдруг ощущала неудержимый бег времени: вот ведь чуть ли не вчера все случилось, а поди ты — целая жизнь прошла. Безвозвратно, неисправимо.
Всю свою жизнь была Аглая одинока. И в голодном детстве, и в девичестве, и когда с Николаем жила, и потом, потеряв его и неожиданно сойдясь с Иринарховым, родив дочку, намучившись с ней, пока вырастила, поставила на ноги, — все долгие прожитые годы не знала она близкой, родственной души, коей и открыться можно, и поплакаться, если что. Чужой она была всем и все ей были чужие, даже муж, даже дочь. Да и где они — где муж, где дочь? Николай разбился с надеждой вознестись в грозовой судный день, предсказанный ясновидцем Филей. Иринархов пошел по селам, по скитам, по монастырям — истину понес людям — и сгинул невесть где, ни слуху, ни духу вот уже сколько лет. Дочь отступилась, предала… Одним утешалась Аглая — что любовь свою, всю без остатка, отдала Христу, ему в молитвах поверяла боли и беды. С ним не скрытничала, говорила все как есть. Только странный это был разговор — как с глухонемым.