Из-за этой злополучной лодки воевали две соседки: Нинка Левитан и Тонька. Нинку прозвали Левитаном за её мощный голос. Был на радио диктор Юрий Левитан, который всегда читал самые экстренные сообщения. От его голоса затихала вся страна. Нинка и без микрофона умела так говорить в своём дворе с детьми, что её слышали в каждом огороде Заречки.
– Серёжа! Серёжа, иди поливать! – говорила, почти не напрягаясь, Нинка. Её сынок в это время сидел у Тишковых детей, а это через три дома: бабки Насти Харьковчихи, Домахин и деда Серёги. Сынок вставал сразу же, бросая все свои самые интересные дела, и на вопрос Толика: «Ты куда? Давай доигрывай!» – с нескрываемым страхом отвечал: «Так мамка ж зовут!» – и тут же испарялся. (Как и во всех южно-российских селениях, дети называют здесь родителей на «вы»).
Тонька, моя родная по отцу тётка, была всегда всему поперечная. Но никакой клички соседи ей не дали. Да с ней и связываться не хотели. Мужа у неё никогда не было, а хлопчика своего Миколу привезла родителям с Кавказа, где в то время осваивалась чеченская целина. Тогда туда много молодёжи из чернозёмных краёв завербовалось. Поехала и Тонька за своим счастьем. Оно длилось недолго. Лихой парень Коля Куцов накинулся на её симпатичную девичью целостность. И Антонина, не знавшая слова доброго от своих ровесников, распахнулась перед ним вся, сразу и навсегда. Но Николаю чего-то не хватало в этой деревенской и прямолинейной девке. С первого раза Тонька и понесла. Поняла, когда было поздно уже. Ничего она Куцову не сказала, купила билет на поезд и уехала домой. Видите ли, ей стало стыдно, что она так Колю Куцова подвела... Это только говорит, какая она дурёха была в молодости. Доверилась. А в родном селе мужики хоть и были, но все семейные. Значит, ей судьба не могла послать мужа. Да и где бы она, судьба, взяла его?
Тонька работала на «мэтэхвэ» – на ферме. Ей даже не доверяли коров, потому, что, когда она разозлится, то бьёт их бездумно хворостиной, по каким попало местам. А корова тут же перестаёт молоко давать. Ей доверяли только мыть бидоны из-под молока, где-нибудь у пристани, подальше от животных.
Ах, как хотелось Тоньке тихого семейного счастья! Ах, как хотелось ей каждую ночь по три разу кряду быть мятой и принуждаемой собственным мужем! Хотелось слушать его переливчатый храп, вдыхать его самосадный дух, воткнуться носом в его душистую подмышку! И тело её, словно разгорячённая необъезженная кобылка, остановленная на всём своем необузданном скаку, погибало. Яростно и обречённо оно требовало ласки, а её не было...