Сколько будет дважды два? Правильно. Четыре миллиона. А трижды три? Девять. Дороговато, конечно, но и работа, согласитесь, необычная. А семью семь не хотите? Был случай даже девятью девять. Так что всё очень просто. Изучайте таблицу умножения.
В этом заплесневелом кабинетике с обшарпанными стенами, за этим канцелярским столом с чёрными выщербинами от потушенных сигарет отмазывают смертные приговоры, оправдывают убийц и отпускают на свободу маньяков-педофилов.
И он, Сева Мерин, это знает. И Скоробогатов знает. И руководство МВД. Все знают. А главное — Григорий Яковлевич Носов знает, что все знают. И потому спокоен. Вот если бы кто-нибудь не знал, он бы волновался: вдруг узнают. А когда все знают и молчат — чего волноваться-то? Значит — норма. Закон такой. Всё спокойненько. И на кладбище удивительная бла-го-дать.
А сунется какой-нибудь молодой да ранний, нюхач, гнида недоразвитая, правдолюб ёб…й вроде этого Мерина — господи, да разве жалко с нужным человеком поделиться, да хоть лимоном зелёным, чтобы никогда не было больше на свете этого примата прокажённого, не топтал чтобы больше землю нашу многострадальную, политую потом и кровью отцов наших… Мало лимона? Так называйте, полно стесняться — дело нужное. Да в пояс, а то и ниже — в землю лбом: дающий должен быть благодарен.
…Сева прошёл через проходную МУРа, небрежно махнул перед носом дежурного пропуском (формальность, его знали в лицо, как-никак — полгода по несколько раз в день, можно бы и не показывать, но — порядок), поднялся на третий этаж. Половина десятого. Вот бы в кабинете никого — ни своих, ни чужих, не допрашивают, не выпивают, не трахаются — можно было бы часика полтора покумекать в одиночестве. Но — увы, в конце коридора из под двери нагло вырисовывалась яркая полоска света. Так и есть: никогда не унывающий розовощёкий Толик наводил марафет — мыл под краном только что побывавшие в употреблении стаканы. Он так обрадовался появлению Мерина, что даже полез целоваться.
— Вот это подарок, вот это явление Христа народу. Ты чего на ночь глядя?
— Да с з-зад-дания. — Мерин, когда нервничал, всегда немного заикался.
— Иди ты! — испугался Толик, как будто вернуться на Петровку с задания было делом из ряда вон выходящим. — А чего такой кислый? Тебя не ранили?
— Да нет, — Сева с трудом освободился из объятий подвыпившего товарища, — обошлось.
— Ну и слава богу. А то, если кто обидит — не стесняйся, прямо ко мне. Мы им Кузькину мать покажем. Значит так: домоешь посуду, уберёшь со стола, если захочешь — пол подмети, а не подкатит — завтра утречком пораньше придёшь веничком помахать. Или ты с ночёвкой здесь?