Сева услышал, как у него застучало в висках.
— Простите, кто держал на руках?
— Кто держал? Как — «кто держал»? Ксюша, конечно. — Он опять повернулся к портретам. — Это был последний раз, когда она держала её на руках. Вечером она умерла.
Его, видимо, удивило выражение Севиного лица, потому что, отставив в сторону бокал, он озабоченно спросил:
— Что с вами? Я что-нибудь не так сказал?
— Нет, нет, всё так, всё правильно. Просто я подумал, что… понимаете, я хотел… — надо было что-то говорить, но неожиданно подвело сердце: только что стучавшее по обыкновению ровно, оно вдруг ушло вниз и ныло теперь где-то в районе пяток. Надо было выиграть время, отойти от шока и понять, что делать дальше. Он отпил глоток шампанского и очень натурально поперхнулся. Дальше было проще: Михаил Степанович заботливо бил его по спине, заставлял наклоняться, приседать и дышать носом. Сева надсадно кашлял, ходил по комнате и замысловатыми жестами умолял композитора не беспокоиться — пустяки, пройдёт, не задержится, с кем не бывает.
И вдруг всё сошлось. Всё до улыбок, интонаций и этой чудовищной фоновой музыки. И маскарадный костюм, и поднос с изысканной едой, и остановившиеся часы, и даже это жутковатое ощущение от комнаты, как от кладбищенского склепа.
И всё-таки Сева ещё на что-то надеялся.
— Скажите, пожалуйста, Михаил Степанович, вы вчера были в морге?
Конечно, ему не нужно было задавать этот вопрос. Более того — ему вообще не нужно было приходить сюда. Но кто же знал? Вчера по телефону они договорились о встрече…
Затянутый в чёрное седой человек откинул голову на спинку дивана и закрыл лицо ладонями. Некоторое время он бесшумно вздрагивал всем телом и только когда, наконец, зазвучал его безжизненный, лишённый каких бы то ни было обертонов голос, Сева понял, что он плачет.
— Нет, я не допустил этого. Нам повезло — в роддоме не оказалось морга — и её привезли домой. Мы провели вместе три дня и три ночи — это были наши самые счастливые мгновения. Она рассказала мне всё, начертала всю мою дальнейшую жизнь, умолила остаться и назначила встречу. Вы не поверите, молодой человек, я, кажется, впервые говорю об этом, но именно тогда я ощутил суетность и бренность нашего земного бытия.
Он достал из внутреннего кармана белоснежный носовой платок, вытер мокрые от слёз щёки.
— Простите. Нервы. Вчера с Ксеничкой отпраздновали тридцать три года нашей совместной жизни.
Он опять потянулся к своему бокалу. Крикнул кому-то в пространство:
— Женя, свари, пожалуйста, нашему гостю чашечку кофе, он не пьёт шампанское.