Они коротко позавтракали — он едва успел разглядеть свою ночную незнакомку (ай да Дима, ай да сукин сын): на вид лет восемнадцать, густые, плохо расчёсанные, ржавые волосы (своей расчёски, видимо, не оказалось, а пользоваться чужой постеснялась — один ноль в её пользу), смешные, широко поставленные зелёные глаза с чёрным ободком ресниц, курносый нос, пухлые, зовущие губы. Оказывается, вчера она тоже была у Ветки на «салоне», пришла не одна, с сокурсником, уехала с ним, Дмитрием Кораблёвым, нет, не рано, часов, наверное, в половине первого, как реагировал кавалер — не знает, не видела ещё. Да и какая разница — она птица вольная.
Потом он сбегал в ванную, окончательно протрезвил себя контрастным душем, с удовольствием отметил, что и в спальне, и на кухне всё тщательно убрано, подметено, чуть ли не вымыто. Достал из шкафа чистую рубашку.
— Ты зачем уборку устроила?
— У тебя же важная встреча.
— С чего ты взяла? Я на студию.
Она взглянула на него обиженно.
— Как хочешь. Я ушла. Пока. — Хлопнула входная дверь.
Ни тебе «до свидания», ни поцелуя со слезами, ни даже жалкого телефончика. «Пока», видите ли. Ладно, проехал, и, девочка, пусть тебя нянчат другие мальчики. Хороша, ничего не скажешь, но вон навстречу идёт не хуже, было б времечко. Сегоднячко.
Он многозначительно улыбнулся ярко накрашенной девице, та ответила ему тем же.
Женя пришла ровно в девять. Два длинных, один короткий.
Очень давно, в прошлой жизни, случилось так: «Ты ни разу не спросил, почему я звоню три раза?». «Чего спрашивать, хочешь и звонишь, хоть десять». «Нет, почему три?». «А сколько надо?». «Один. Ну — два. А я три». «Ну и дай бог». «Дурачок, неужели не догадаешься?». «Когда догадаюсь — скажу».
Не сказал. Не догадался. А потом забыл.
Свет падал с лестничной площадки, в прихожей он люстру не зажигал. В кино называется «контражур». Тёмное лицо и нимб от прошитых солнцем волос.
— Привет. Пускаешь?
Он отступил в прихожую, потянулся к выключателю.
— Ну вот, только хотела похвалить за чуткость. Утро ведь, мне не восемнадцать.
— При чём здесь это? Я знаю, сколько тебе.
— Это я так, прости. Не зажигай, пожалуйста.
Они прошли в кухню. Женя задёрнула шторы, села спиной к окну.
— Кофе угостишь?
Джезва была ещё тёплая. Блюдца и перевёрнутые вверх дном чашки мокрые. Он помолол зёрна. «Ничего себе: мне не восемнадцать».
— Съешь что-нибудь?
— Омлет.
Он вздрогнул, в упор уставился на жену.
— Что, разучился?
— Не знаю, давно не пробовал. Это долго.
— Ты торопишься?
— Нет.
Он полез в холодильник за яйцами, достал муку, репчатый лук, маслины, помидоры, из морозилки резаные шампиньоны — всё это он только что купил в магазине.