Ее крики прервали заслуженный ночной отдых соседей; они вторгались в сны, превращая их в кошмары; они будили детей, которым спросонья казалось, что за ними пришел домовой, как обещали им отцы и матери, если они не будут их слушаться; они разбудили женщин во дворе, которые распознали душераздирающие крики сестры, лишившейся того, что дороже жизни.
Женщины вставали с постелей, набрасывали на себя одежду и выходили наружу, чтобы присоединиться к своей убитой горем подруге. Они опускались на колени рядом с нею, обнимая ее, пока Марта не оказалась укрыта ковром из дружеских рук.
Среди них не было женщины, на долю которой не выпала бы невосполнимая потеря, которой не пришлось бы пережить настоящую трагедию. Так было всегда, и так будет впредь. Это и называется жизнь. Для того они и пришли в этот мир — терять детей, мужей и надежду.
Марта пребывала в такой ярости, что даже много дней спустя не могла спать по ночам. Она была так зла, что все ее тело буквально клокотало от гнева. Ее преследовали кошмары: ей виделся умирающий сын. На работе она ни с кем не разговаривала, а лишь яростно строчила мешковину на швейной машинке. Мистер и Жакетта хранили молчание.
Возвращаясь домой в понедельник, после того как она получила известие о смерти Джо, Марта зашла в полицейский участок на Роуз-хилл, где сержант Гиллиган вершил суд равно над виновными и невинными, восседая за высоким столом. Он и сейчас сидел там, с важным видом перебирая бумаги.
— Убийца! — плюнула ему в лицо Марта.
Широкая физиономия полисмена покраснела.
— Послушайте, миссис, — начал он, но Марта не собиралась выслушивать слова, готовые слететь с его лживых уст. Она решила, что он покраснел оттого, что знал о смерти Джо и ожидал неприятностей от взбешенной матери погибшего мальчишки.
— Нет, это ты послушай меня, проклятая жирная свинья! — выкрикнула она. — Это ты виноват в том, что мой сын, мой Джо погиб. Ему было всего четырнадцать лет, и его бы и близко не подпустили к армии, если бы не ты. — Обвиняющим жестом она выбросила руку вперед, ткнув в него пальцем. — Убийца! — крикнула она снова. — Хорош полицейский, нечего сказать! Отправляешь на смерть несмышленых детей!
Должно быть, сержант не отличался долготерпением, потому что тут же взорвался.
— Арестуйте ее! Арестуйте эту женщину! — завизжал он, обращаясь к двум констеблям, которые оказались поблизости. Никто из них не пошевелился. Рожа сержанта побагровела, и он закашлялся, наливаясь вовсе уж нездоровым румянцем и пытаясь восстановить дыхание, которое застряло у него в горле.