— Ты забыл про Тарзана, — заметил Казаль.
«Гав! Гав!» — резвясь, пролаял Тарзан, бросив ботинок к ногам Шардона.
— Спасибо, малыш, — сказал Вильмон. — Так! Продолжим. Фуфайка дырявая, черт с нею… Та, что будет гладить, она я*е и починит. Рубахи грязные, ничего! Она постирает!.. Галстуки?.. Хм!.. Я тебе один подберу. «Галстук — это мужчина», — говорил Брюм-мель. Сколько у тебя плавок?
/
— Ты надоел мне, — сказал Шардон. — И что хуже всего, так это то, что ты даже не вызываешь во мне злости! Я не поеду.
— Ты поедешь! — сказал Бенуа. — И не скандаль.
Вдруг вдали послышался странный шум. Потом воцарилась напряженная, хрупкая тишина. Затем началось настоящее светопредставление. По всей линии фронта тысячи орудий, тяжелые позади, легкие впереди, вся советская артиллерия прорыва заговорила своим громовым голосом. Из тысячи жерл вырывался огонь, железо, смерть. Все вокруг перестало существовать, кроме этого потока чугуна и стали, этого непрерывного яростного грохота.
Французы застыли, словно пригвожденные к месту. Небо над их головами гудело от множества моторов. Самолеты, группами по пятнадцать машин, уходили к немецким позициям. Опытным ухом Бенуа слушал, моторы.
— «П-2», — отмечал он, — и «ла-5», сопровождающие, а вот и «яки».
Казаль глухо ругался.
— Все ясно…
— Да, сказал Бенуа. — Наступление!
Они вынуждены были почти кричать, чтобы слышать друг друга. Казалось, комната находится в центре огромного завода. Волна за волной, над ними непрерывно проходили самолеты. Бенуа побежал к двери.
— Вас это беспокоит, ребята, — бросил он, выходя. — Я иду за новостями!
В своем кабинете Флавье вцепился в телефон, пытаясь сквозь страшный гул разобрать слова, идущие с другого конца провода.
— Да! Понял… Повторите!.. Понял!..
Бенуа ворвался в кабинет в тот момент, когда Флавье положил трубку.
Он заговорил без церемоний:
— Генеральное наступление?
— Русские решили прорвать оборону на Немане, — сказал Флавье.
Во взгляде, который бросил на него Бенуа, было что-то очень похожее на ненависть.
— И вы нас не предупредили?
Флавье взорвался:
— Я ничего не знал!
Но Бенуа его не слушал. Нахмурившись, с презрительной улыбкой на губах, он продолжал свою мысль:
— И вы ничего не сказали! Смотрели, как мы возимся с чемоданами и садимся в автобус!
— Я ничего не знал, — повторил Флавье, четко произнося каждый слог. — Вы получили отпуск, и никто не может помешать вам уехать.
— В день наступления! — взорвался Бенуа. — Видели вы что-нибудь подобное?
— Я не вижу в этом ничего особенного, — сказал Флавье, — но вам никто не запрещает видеть.