Их постигла еще одна катастрофа…
Июньским утром Флавье отправился в деревенскую больницу, расположенную за аэродромом. Ему предстояло выполнить долг, который сегодня был превыше всего.
Когда он вошел, было абсолютно тихо. Доктор, склонившись над кроватью, делал инъекцию. Вокруг моЛча стояли летчики. На кровати лежало что-то до такой степени забинтованное, что невозможно было узнать, кто это.
Доктор выпрямился.
— Ну? — спросил Флавье.
— Я ничего не могу сделать, — устало сказал доктор. — Он уже не отвечает.
— Он слышит?
— Этого нельзя установить, — сказал доктор.
— Нужно, чтобы он слышал! Есть одна очень важная новость, которую он должен узнать.
Флавье стоял у кровати рядом с Бенуа и Зыковым. В этот миг, когда смерть стучалась в дверь, он чувствовал, что тот, кто лежит сейчас перед ними, полусгоревший заживо при взрыве самолета, был для них больше чем товарищ или друг. Он был их братом, потому что всегда поступал по-братски.
Флавье настдивал:
— Он должен знать.
И, склонившись над человеком-мумией, он позвал:
— Леметр, ты слышишь меня?
Леметр не отвечал. Можно было подумать, что он мертв, если бы не почти неощутимое дыхание, выскользавшее из его опухших губ.
— Разве вы не видите, что его нужно оставить в покое? — сказал Вильмон.
Флавье не обратил на его слова никакого внимания.
— Леметр, — снова позвал он. Голос его зазвучал громче, — Леметр, покажи мне, что ты слышишь меня. Слушай хорошенько. Леметр, слушай. По радио только что объявили, что союзники высадились сегодня утром в Нормандии… Слышишь, Леметр, у тебя в Нормандии…
И он внезапно закричал:
— Они высадились, Леметр… Огромный флот! Полное небо самолетов!.. Они в Нормандии… Ты слышишь? Если можешь, Леметр, дай мне понять, что ты слышишь!
Сжав кулаки, обливаясь потом, он кричал по слогам:
— Они высадились! Они высадились!
Его голос вдруг оборвался — так лопаются струны У инструмента. Изнуренный, задыхающийся, он не был больше тем холодным и корректным Флавье, которого они знали.
— Они высадились, — повторил Флавье тихо, едва слышно.
И тут они увидели, как дрогнули лишенные ресниц веки. На одну секунду на лице трупа сверкнул невероятно живой взгляд. Дрогнули губы, и потом все застыло. Навсегда.
Шардон возвращался. Небо Польши и небо Германии, как и советское небо, не принесли ему желанной смерти. Он все еще жил, и его преследовала новая неотвязная мысль. Когда-нибудь, может быть уже скоро, закончится война. Он окажется лицом к лицу с миром, в котором умереть ему будет гораздо труднее. По правде говоря, теперь обещание, данное им Марселэну, уже не удерживало его. Одним летчиком больше или меньше — какое это имеет значение? Он, грустно улыбаясь, делал над аэродромом традиционную бочку, извещающую о победе. «Герой кончает с собой» — какой шикарный заголовок для газет! Вряд ли они сильно изменились с тех пор, как он читал последний раз «Пари-суар».