Аленка торжествующе кричала матери:
— Ага, ага, вот ты не позволила, а Леша разрешил!
— Я не знал, что мама не позволила, — отбивался Алексей.
Аленка отлично использовала сложности семейной иерархии. Кто решал вопрос в ее пользу, тот был в данный миг главнее и сильнее.
Алексею не приходилось общаться с детьми, и сейчас многое в девочке его удивляло. Ему казалось, что существуют рубежи, которые отделяют один этап детства от другого, что, например, когда приходит время учиться в школе, то девочки перестают заниматься куклами. Но в Аленкином углу все еще царил кукольный младенец, которого звали Шурик Владимирович Абрикосов. Потрепанный, с облупленным носом, с туловищем, набитым опилками, он лежал на игрушечной кровати, укрытый атласным одеялом, а две роскошные куклы с нейлоновыми волосами, возведенные в звание его нянек, восседали по обе стороны кровати. В этом углу Аленкой и ее подругой Ниной создавалась обособленная жизнь с крупными противоречиями, интригами и компромиссами. Предметом соперничества и особых забот были не нейлоновые красавицы, а невзрачный Шурик Владимирович.
— Мой хорошенький, — голосом материнской любви ворковала Аленка. И тут же со вздохом сообщала: — Ему три года, а он у меня все еще не умеет говорить.
Нина, расчесывая волосы куклы Жанны, рассудительно отвечала:
— Наверное, он у вас дебил или даун…
Ее мать, врач-педиатр, работала с неполноценными детьми.
— Сама ты дебил! — взрывалась Аленка. — Не буду я с тобой больше играть!
Нина с мрачным достоинством отправлялась в переднюю. Аленка бежала за ней.
— Уходи, уходи, пожалуйста! — кричала она. Но когда за подругой захлопывалась дверь, заливалась отчаянным ревом.
— Почему ты такая неуступчивая? — спрашивала Мара. — Ну, успокойся, успокойся, завтра помиритесь.
— Не помиримся! — орала Аленка, захлебываясь рыданиями. — Она со мной теперь никогда в жизни не помирится!
Плакать она могла часами. Примолкнет, отдохнет и заревет с новой силой.
Мара боялась этих изнуряющих слез и шла на уступки.
— Мама, я буду стирать…
— Нельзя, ты простудишься.
— У Шурика все ползунки грязные…
— Перебьется твой Шурик.
— Да, ты небось свои колготки каждый день стираешь, а Шурику разве приятно в грязном ходить…
В голосе назревали слезы. Приходилось отступать.
— Делай что хочешь, стирай, простуживайся, не ходи в школу…
Начинался рев.
— Ну, что ты плачешь? Я же тебе позволила.
— Ты неласково позволила…
Ей не хватало душевного комфорта.
В такие минуты Алексею хотелось выдрать девчонку, но он знал, что не имеет на это права, потому что недостаточно ее любит.