— Мамочка моя родненькая, мамочка моя дорогая, пожалей ты меня, заступись за меня… Мамочка моя родная…
После этой мольбы последовала выжидательная пауза.
«Если это ее проймет и она побежит спасать своего ребенка — тогда вся наша жизнь насмарку. Поработит нас эта девчонка», — думал Алексей с тем большей горечью, что и его самого пронзил этот жалобный вопль, выраженный по всем канонам русских классических сказок.
Но Мара от окна не отходила. Что она там чувствовала, он представлял себе не очень отчетливо. В напряженной тишине он ждал от нее хоть одного слова, но она молчала. Тогда заговорил Алексей бодрым и ровным голосом:
— Пойду погляжу, может быть, хватит.
Открыв дверь темницы, он миролюбиво спросил:
— Ну как, кончила плакать?
Рев внезапно прекратился, и вполне деловитый, хотя прерывающийся голос ответил:
— Нет еще… приходи попозже… только недолго…
Мара прошла на кухню и принялась за свои дела. Она очень аппетитно месила на столе большой ком желтого теста. Алексей погладил ее по плечу.
— Ничего, ничего, Алешенька, все правильно, — сказала она.
В ванной было тихо и темно.
— Ну, теперь кончила?
— Кончила, — с глубоким всхлипом ответила Аленка и взволновавшим его жестом полной доверчивости протянула навстречу руки. На него пахнуло жаром разгоревшегося от слез лица. Он отнес ее на кухню, внезапно растроганный этой незлобивостью до сжатия в горле, и чуть было не наговорил каких-то расчувствованных слов, но Мара трезво ввела их жизнь в нормальное русло:
— Я тебе оставила кусочек теста. Если хочешь, слепи Шурику пирожок.
— С яблоками или с вареньем?
Алексей не успел дочитать газету, как липкие от варенья руки обхватили его за шею.
— Я нечаянно сказала, что твои фломастеры паршивые. Они очень хорошие.
Он не стал выяснять, было ли это скрытое извинение или просто страх потерять фломастеры. Он и Маре не позволил «поговорить по душам» с Аленкой.
— Лучше ничего не фиксировать. Это ведь не ее слова. Она их от кого-то услышала и носила в душе как занозу.
— Придумываешь ты, — сказала Мара. — Какая там заноза. Отлично знаю, кто при ней высказывается. Это Ирина Павловна, Ниночкина мамаша. Она героиня. Она своего ребенка воспитывает без всякой помощи. Носит свое одиночество, как орден. Между прочим, красивая женщина. А моей дуре пора бы уже понимать, что к чему.
Все-таки не стоило смиряться с тем, чтобы кто-то безнаказанно внушал девочке чувство ущербности. Изорвав несколько черновиков, Алексей написал письмо:
«Уважаемая Ирина Павловна! Я вас очень прошу никогда не высказывать мнений и суждений по поводу нашей семейной жизни в присутствии Аленки. Алексей Камнев».