— Спасибо тебе, сынок, спасибо…
— Старость уважать надо. Четыре поллитровки, четыре портвейна. Богато живешь, бабуся.
— Зять, прохиндей, пьет…
— Не критикуй, бабуля! Рабочему человеку выпить всегда можно. Получи один рубль тридцать две копейки. А не пил бы зять, где бы ты этот рублик взяла? Закрыто, товарищи-граждане, закрыто!
— По какому праву закрываете? — шумно запротестовала молодая женщина. — Перерыв с двух до трех, а сейчас и часу нету. Я за три квартала с посудой тащилась. Что же вы все молчите? Жалобную книгу требовать надо!
Очередь никак не отозвалась.
— Кто над вами главный? — не унималась женщина. — Вот сейчас мы подписи соберем…
— Раскричалась, — неодобрительно сказал гражданин с мешком, доверху набитым бутылками, — а он потом и вовсе не откроет. Тогда аж на Басманную переть…
— Произвол какой-то! Я из принципа этого дела не оставлю!
— Гражданочка, гражданочка, принципы на пустые бутылки не распространяются. И учтите, от крика образуются морщины. Сколько там у вас посуды? Стоит ли из-за пятнадцати бутылок расстраиваться? Тем более импортные из-под рислинга не принимаем. И ликерные — тоже. Пожалуйста, можете их здесь оставить, это ваше дело.
— А в «Вечерней Москве» отвечали на вопрос читателей, что импортные принимаются! — не унималась женщина.
— Мало ли что пишут в «Вечерке», они вон на сегодня дождь объявили. А где он, дождь?
В очереди угодливо захихикали.
— Итого шесть поллитровок. Получите семьдесят две копейки. Стоило волноваться?
Деревянная створка захлопнулась.
Несколько человек, обремененных бутылками, побрели кто куда, но основной костяк очереди остался незыблемым. Каждый вроде бы стремился переждать другого. Гражданин с большим мешком первый нарушил это оцепенение. Привычно быстро он подобрал оставленные у стенки бутылки из-под рислинга и ликера, взвалил на плечо свой мешок и легкой трусцой забежал за угол киоска, а за ним в молчаливой спешке поволокли свою кладь остальные.
— Не хочу я этой встречи, — брезгливо поморщился Марк Иванович. — Страшный сон! Что его сюда потянуло? Какой здесь может быть оклад?
— Оклад — чепуха, — сказал Сева, — тут другие доходы.
— Что за доходы на копеечных бутылках?
Они подошли к задней стене киоска, к его «черному входу», заставленному потемневшими, разбитыми ящиками. Очередь расположилась у стены и застыла, являя собой воплощенное терпение. Гражданин с мешком покуривал, выстроив в ряд забракованную импортную посуду.
— Да постучите вы ему! — взмолился женский голос.
— Чего зря стучать. Он сам знает.
Широкая дверь растворилась. Коля стоял в проеме, держа в руках маленький черный ящичек с педальками, по форме напоминающий школьный пенал.