— От этого порога еще никого не прогоняли, — ответила ей Маша.
Раиса вошла. По приглашению за стол села. Видно, что устала, лицо вспотело, платочком обмахивается, а обтереться боится — краска облезет. Конечно, не в гости пришла, а за делом, но ведь сразу дело не выскажешь. Надо о чем-то поговорить.
— Чаю пить будете?
— Можно, — согласилась Раиса.
У Маши в холодильнике и колбаса, и сыр, и консервы. Но ведь не дорогую гостью принимаешь. Надо, конечно, показать, что не хуже людей живешь, но и слишком стараться ни к чему. Другой раз Маша посуду из кузнецовского сервиза выставляет, которую еще отец обжигал, но тут воздержалась. Чашки достала большие, с золотом, «черный тюльпан», и чайник к ним фарфоровый, двухлитровый. Заварки побольше насыпала, а меж этих дел разговор шел самый обыкновенный — про погоду, про магазины.
Села Маша напротив гостьи, налила чашки доверху, варенье подвинула.
— Кушайте, не стесняйтесь.
— А покрепче чего не найдется? — спросила Раиса.
— Не употребляю и дома не держу.
Гостья открыла большую белую сумку и достала пол-литра.
— У нас такой разговор, что без этого не обойдешься.
— Не знаю, какой у вас разговор, только я ее на дух не принимаю. И уберите с глаз.
Спрятала обратно в сумку. Отпила чаю. Колбасы копченой взяла.
— Вам муж привет передавал и велел, чтоб вы к нему пришли. Обязательно. Он в Ковренской больнице лежит.
Такое хоть кому скажи — взволнуется. Но Маша держала себя крепко и сказала очень спокойно:
— Какой такой муж? Нет у меня никакого мужа.
— А Петр Васильевич Долгушев, кто же он вам?
— Вы бы еще что вспомнили! Никто он мне.
— А дети у вас от кого?
— Дети от любого могут быть.
— Что же он вам, за чужих детей алименты платил?
— За что платил, про то он сам знает. А только если он за тридцать рублей в месяц отцом хотел быть да еще и мужем остаться, это уж извините!
— Так ведь у тебя, Маша, вроде никого другого нет…
Обидны были Маше эти слова, но она и тут сдержалась.
— Кто у меня есть, это мое дело. А вам я скажу, что уважаемые, ученые люди меня Марией Павловной зовут и на «вы» величают.
Гостья этот намек поняла.
— Я ведь к вам по-хорошему. Петр Васильевич сейчас после операции слабый, ему уход нужен, а я целый день на работе. Вот я и надумала: пойду, объясню мое затруднительное положение…
— Это вы хорошо надумали, — сказала Маша, — только я со своим затруднительным положением к вам не приходила. Когда вы моих детей осиротили, а меня обездолили, я к вам не пошла. Я двадцать лет дом на горбу тянула, детей ростила, учила. Слезы мои одна ночная подушка знала. Чего вы теперь от меня хотите?