Между мальчиком и мужчиной множество ступеней, и в то лето на Гусином острове Рори прошел первую. Ночные визиты Пегги наполняли его новым чувством уверенности и силы, развеяв прежнюю стеснительность и сознание неполноценности. Он всегда думал, что девчонки считают его противным, неуклюжим увальнем, а благодаря Пегги выяснилось, что они находят его приятным и милым. Впервые в жизни Рори взглянул на себя чужими глазами и остался не только доволен, но, пожалуй, немного возгордился тем, что обнаружил.
Пегги научила Рори даже большему. Она была простодушная девушка, на которой почти не отразились годы школьных занятий. Для Рори она сделалась символом заурядности Барры, и живее, чем когда-либо прежде, он чувствовал рядом с ней, что там, в широком мире, ему уготована более важная и существенная роль. Во всей этой истории на острове не было ничего похожего на любовь, которая привязала бы его к Барре. Напротив, именно в это время желание бежать отсюда переросло в твердую решимость.
Осенью и весной того года он много размышлял об этом. Он уже усвоил все, что могли дать ему маленькая школа Барры и уроки матери, и начал понимать, что, если он хочет далеко пойти в том мире, нужно каким-то образом продолжить образование. Первым шагом будет отправиться в плавание и скопить денег Теперь море, всегда такое близкое, такое знакомое, обрело новый, заманчивый смысл, пробудило кровь викингов в жилах Рори, мучительно звало и манило его. Но пока он ничего не говорил об этом матери — был уверен, что она скажет: "Ты слишком молод, чтобы уезжать из дому".
В эту зиму он много наблюдал за казарками. Наступила весна, и махэйры Барры вновь огласились звенящими песнями жаворонков и свиристеньем зуйков. Казарки стали беспокойнее, шумнее, часто прерывали кормежку крикливыми сборищами и принимали позы, которые, как понял Рори, связаны с обрядами весенних любовных игр. Иногда они дрались — и, поднявшись на воде во весь рост, колотили друг друга вытянутыми жесткими крыльями.
Однажды теплым вечером в середине апреля Рори вновь отправился на Гусиный понаблюдать за ними. Как обычно, стаи вернулись в сумерки, но кормились нетерпеливо и поспешно. Взошла почти полная луна, и с того места, где притаился Рори, тысячи диких гусей, щиплющих траву в мерцающих водах залива, казались перчинками, рассыпанными по белой скатерти, шитой серебряными блестками Не прошло и двух часов, как большая стая взмыла в воздух и стала с криками кружить над остальными сородичами. Потом, громким гоготом призывая тысячи сидевших на воде гусей, она кругами набрала высоту, пока не показалась Рори смутной тенью в лунном сиянии. Птицы выровняли строй и высоко над морем полетели на север. И долго после того, как они скрылись из виду, к нему долетали отзвуки их трубного клича.