— Что ты делаешь, Жиль? — спросила она, а сама подумала, что это угощение для Робина Гуда.
— Это для бедного ежика, моя госпожа.
— Нет, тебе не удастся обмануть меня. Это для одного из твоих невидимых друзей.
Он странно посмотрел на нее: полунасмешливо, полуосуждающе.
— Невидимых только для слепых, моя госпожа.
— Значит, ты видишь их, Жиль?
— А вы поверите любому моему ответу?
Вопрос заставил ее промолчать; в тот момент на забавном, морщинистом лице Жиля появилось явное выражение собственного достоинства.
Когда часом позже она спустилась по лестнице в Большой зал, то увидела его выходящим через главный вход.
— Жиль, — окликнула она, — я еду в Лондон. Джоан больна, меня будут сопровождать Тоби и Мэг. Я возлагаю все заботы о поместье на Жиля Коука и на тебя. — Затем добавила: — Благодарю тебя за доброе заклинание.
Он смутился и спросил:
— Откуда вы узнали, моя госпожа?
— Я видела тебя из окна. Что именно ты делал?
— Я призывал на помощь опекающих нас фей.
— Это феи, которые охраняют семьи, не так ли?
— Да, моя госпожа.
Воспоминания о сне еще были так свежи, поэтому ответ обеспокоил ее.
— Мы нуждаемся в защите, Жиль? Тебе что-нибудь известно?
Опять та же пустота во взгляде акробата, нарочито невинный вид.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, моя госпожа. Я всегда прошу покровительства у фей.
Откуда такая уклончивость? Этот человек прикидывается непонимающим. И почему дрожит от страха она? Раньше, когда сон только начинал досаждать ей, доктор Захарий сказал, что она видит дом, каким он станет в будущем. Но сейчас это объяснение уже казалось недостаточным. В этот момент, стоя в большом зале своего дома, Анна Вестон поняла, что в его великолепии кроется нечто зловещее.
* * *
Захарий Говард сидел в роскошных апартаментах своего отца в Гринвичском дворце, откровенно беседуя с ним. Им не часто удавалось пообщаться вот так — тайна их родства оставалась нераскрытой, — поэтому они оба дорожили возможностью поговорить наедине. Герцог, пожалуй, даже в большей степени, ибо, глядя на своего сына — как тот двигался и говорил, — он замечал выражения или жесты, напоминавшие ему о матери мальчика, его незабвенной возлюбленной, которая умерла в страшных муках. Иногда похожесть становилась настолько яркой — выражение глаз, поворот головы, — что у него сжималось сердце. Спустя все эти годы воспоминания о ней все еще трогали его, а иногда по ночам он просыпался, думая, что слышит откуда-то обрывок ее странной грустной песни. И тогда, понимая, что то была всего лишь призывная песня соловья, он вытирал повлажневшие глаза.