Тоби спал, ел и снова спал, делая перерыв, только чтобы умыться и побриться. У него болел каждый мускул, суставы скрипели, как ржавые дверные петли. Обычно он даже любил это ощущение — оно означало, что он растет и набирается сил, однако сейчас оно не доставляло ему удовольствия. Еще вчера, почти в это же время, он гордился, глядя на свое отражение в зеркале, но с тех пор ему довелось увидеть, как эти самые руки лишали жизни людей и гнули стальные прутья, словно тесто. Сила больше не казалась ему достоинством. Демон превратил все его надежды в издевку.
Когда небо на западе окрасилось сердитым румянцем заката, Тоби поглощал очередной обед. Стол в первой комнате был уставлен таким количеством снеди, какого даже ему хватило бы на неделю, хоть Хельга Бернсайд и говорила, что он один ест больше, чем весь гарнизон сассенахов. Он чувствовал себя очень странно, пытаясь свыкнуться с внезапными переменами в своей жизни. Это напоминало ему скованный льдом ручей по весне, когда ровная белая гладь вдруг сменяется бурлящим потоком. Так и мир Тоби Стрейнджерсона взломался разом, даже не дожидаясь, пока он уйдет из глена.
Ему полагалось бы оплакивать бабку Нен. Ему полагалось бы переживать из-за демона, поселившегося у него в сердце, из-за охотившихся за ним англичан, из-за предстоявшего опасного перехода через Глен-Орки, даже из-за мятежников, возможно, поджидавших его с той стороны, — и все же он чувствовал какой-то нервный подъем — наконец-то он покидает глен, чтобы искать счастья в мире. Он жевал и думал.
Энни сидела в дверях — на свету — и шила быстрыми, уверенными стежками. Она повернула голову посмотреть, как он справляется с едой.
— Возьми еще говядины! И гусятины тоже. Жир согреет тебя в горах.
Тоби положил себе еще кусок мяса. Объедаться лучше всего осенью, когда забивают скот. Тогда даже бедняки могут надеяться, что они насытятся мясом. Энни буркнула, чтобы он не скромничал и накладывал себе как следует.
— Но я вас разорю! — запротестовал он.
На короткое мгновение что-то осветило ее изборожденное морщинами лицо — так солнечный луч заставляет серый снег искриться алмазами.
— Знал бы ты, сынок, что значит для меня снова кормить мужчину. У меня сердце радуется, глядя, как все это исчезает у тебя во рту. Очисти стол, и я с удовольствием заставлю его снова.
Что тут поделать, кроме как продолжать есть?
Разве что задавать вопросы с набитым ртом?
Ну, например: «Есть новости из замка?»
Энни наклонилась к шитью и перекусила нитку.
— Ага. Сассенахи, рада сказать, здорово суетятся. Они выставили патрули на дорогах и разъезжают по холмам.