— Быстрее, Борис, быстрее! И зачем ты увязался со мной?
Борис Севидов ускорил шаг. Левой рукой он снимал пилотку и смахивал ею пот. Правая, забинтованная, рука висела на широкой повязке.
Ему было трудно идти вот так быстро. Ранение вроде пустяковое, но на неделю, а то и больше выбыл из строя. Утешало то, что попал он в ростовский госпиталь, где встретился с Ольгой. А сейчас вот увидит свой дом, внучатого племянника Ванюшку и Дарью Михайловну — жену брата.
Он так и не привык называть ее просто Дашей. Конечно, был тому причиной и возраст невестки — на десять лет она старше Бориса. Мешало и то, что всюду Дарью Михайловну называли по имени и отчеству. Она принадлежала к числу людей, в обращении с которыми никак не подходит даже добродушная фамильярность. Возможно, это объяснялось ее строгой внешностью. Борис почти никогда не видел Дарью Михайловну в каком-нибудь пестром платье. Носила она всегда костюмы строгих тонов. А кожанка и коротко остриженные волосы придавали ей сходство с плакатной женщиной — активисткой первых лет революции и гражданской войны. Разве что не хватало красной косынки.
Девчонкой Дарья Михайловна пришла в Стальную дивизию Дмитрия Жлобы. Принесла с собой невесть где раздобытые истрепанные книжки. Да так и осталась в одном из кавалерийских эскадронов… Собирала библиотеку, правдами и неправдами вырывая у молодого долговязого комэска Андрея Севидова скудные средства. Правда, командир и не жалел денег для приобретения книг. Просто денег почти не было в эскадроне. Нередко из невеликого жалованья покупал он книги, но не держал в своей холостяцкой квартире — нес в библиотеку. Редкими свободными часами любил комэск посидеть в походной библиотеке. Рылся в книгах, читал вслух Даше или сам ее слушая.
Вместе со Стальной дивизией они прошли немало дорог. Громили генерала Слащева в Крыму, шли через днепровский лед на помощь киевским арсенальцам, через калмыцкие степи вел их Дмитрий Жлоба под Царицын. Пришлось воевать и на Кавказе, когда в двадцать первом году преодолела восемнадцатая кавказская дивизия Жлобы почти непроходимый Годерский перевал и вынудила командование турецких войск без боя оставить Батум.
Пока Андрей в составе Стальной дивизии воевал на фронтах гражданской войны, Борис с отцом и матерью жили в станице Раздольной. Непонятно, кто и когда дал станице такое «раздольное» название, — всего десятка полтора казачьих куреней вдоль извилистого берега реки Маныч, впадающей в близкий Дон. Очевидно, такое название дали донские казаки своей станице потому, что вокруг — от горизонта до горизонта — простирались раздольные ковыльные степи. Издалека станица угадывалась по огромным ветлам, растущим по обоим берегам реки, да черешневым садам, скрывающим от разъяренного сальского солнца казачьи хаты. А когда Андрей Севидов в двадцать четвертом году вернулся в родную станицу вместе с женой Дарьей Михайловной и четырехлетней дочкой Ольгой, то удалось ему через добрых людей разыскать лишь братишку Бориса. Шастали еще и в ту пору по Дону и Кубани разных калибров батьки и атаманы. Выведали, что в станице живут родители красного командира. После их налета Борис Севидов больше не видел ни отца, ни матери. В памяти осталась ветла, упавшая в реку: эта ветла росла возле их хаты. Борис не знал, почему упала ветла: то ли ветер свалил могучее дерево, то ли воды реки подмыли корни. Своими ветвями дерево лежало в воде, а корни его торчали на берегу, держались в земле. Ветла жила, даже упавшая. От весны до поздней осени ветви были зелеными, и река, на которой лежали они, промывала, прочесывала их прозрачной водой. Возле этой ветлы и похоронил сосед Семен отца и мать. Никто не плакал над могилой, кроме Бориса. Никого не было у могилы, кроме соседа Семена. Он увел Бориса к себе в хату, не утешал, только гладил жесткой ладонью нечесаные волосы мальчишки и приговаривал: