— Что ж в ней чудного?
— Та-а… — Рябченко улыбнулся, видимо вспомнив что-то приятное. — Мы ж с ней в одной бригаде… Раз вышло так, шо заночевали в поле. В копне сховались от дождя. Гм… — смущенно крутнул головой Рябченко. — Вона каже: «Поцелуй меня, Петро». А я, дурень…
— И не поцеловал? — улыбнулся Степан.
— Ни… Мабуть, не Марийка, а я чудной, га, товарищ старший лейтенант? — Не дождавшись ответа, Рябченко тихо, с печалью проговорил скорее самому себе: — Та хиба ж я знал, як воно…
— Ничего, Петро, поцелуешь еще свою Марийку.
— Та зараз бы… — многозначительно произнес Рябченко. — Тики ж колы б двигались мы до Котляривки, а то все тикаем, тикаем. Хиба ж и Ростов не удержим, га?
— Будем держаться, Петро.
— Цэ так… А ось хриц зараз шарахнет, попрет, а дэ подмога?.. Як бы подмога…
Степан Рокотов не ответил. Откуда он мог знать, будет ли помощь защитникам Ростова.
В одном Степан был уверен: до рассвета немцы не начнут. Он успел уже изучить их повадки, их педантичность. И было досадно и обидно терпеть эту нахальную педантичность. Упоенные своими победами, фашисты привыкли навязывать свой распорядок, свою программу ведения войны, начиная от крупных операции до обыкновенного ротного боя. И хотя прошлой осенью под Ростовом, Москвой и Тихвином советские войска основательно их потрепали, немцы все еще не оставляли своей педантичности, надеясь на превосходство в силах. Вот и теперь всем ясно, от командующего фронтом до солдата, — на рассвете начнется бой. И всем понятно, что занятый оборонительный рубеж — это временное укрытие. Немцы не остановятся перед нашими траншеями, будут рваться в Ростов.
За год войны Степан Рокотов провел не одну такую ночь перед боем. Но эта ночь особенная. Конечно, чувство близкого боя одинаково и там, под Перемышлем, и под Прилуками, и у каневских переправ, и у мирного украинского села с воинственным названием Войновка. Конечно, там везде была для каждого солдата, и для Степана Рокотова, родная советская земля, и перед боем за каждую деревеньку, за каждую высотку, за каждый ручей было огромное желание остановить немца, отбросить его и погнать дальше на запад.
Но теперь к знакомому чувству всех прошлых предбоевых ночей эта ночь прибавила Степану чувство страха. Нет, не того страха, который испытал он на реке Сан, когда услышал не учебные взрывы в лесочке, где располагался их эскадрон, когда стрелял он не по фанерным мишеням и в него стреляли не холостыми патронами. И не того страха, когда на окраине Григоро-Бригадировки он с небольшой группой своих бойцов остался в траншее, отрезанной немецкими танками. Тот страх он сумел побороть. Сейчас он испытывал страх особый: ведь завтра на рассвете смерть может быть рядом с жизнью его сына, жизнью Дарьи Михайловны, жизнью родного Ростова.