— Немедленно прикажите рассредоточиться!
Но было уже поздно. Мощный взрыв вместе с землей поднял в воздух солдатские тела. Оставшиеся в живых залегли. Затем короткими перебежками начали отступать.
— Что это? — Генерал Хофер повернулся к Рейнхардту и, тыча ему в грудь биноклем, показал на вершину. — Вы видите, полковник? Одним снарядом… Отправляйтесь спать. Вы ответите за этот спектакль.
— Слушаюсь, господин генерал, — ответил побледневший Рейнхардт.
— Ганс! — резко произнес генерал, обращаясь к Штауфендорфу. — Наведите порядок! Уберите к чертовой матери от реки дохляков полковника Рейнхардта! Я пошлю туда другой передовой отряд. Я найду солдат, достойных настоящего командира.
— Господин генерал, — обратился Клаус Берк к Хоферу, — разрешите сопровождать капитана Штауфендорфа?
Генерал смерил удивленным взглядом застывшую фигуру Клауса и, утвердительно кивнув головой, приказал:
— Соберите весь этот сброд в кулак и укройте до моей команды в Красном Яру. Видите за лесочком хутор? Отведите туда и ждите моей команды. Выполняйте!
Капитану Гансу Штауфендорфу и обер-лейтенанту Клаусу Берку с большим трудом удалось собрать людей и разместить их по казачьим хатам, отправить раненых в лазарет. Уже в сумерках сами они устроились на ночлег в маленькой чистой хате.
Хозяйка, старая, усталая, сгорбленная женщина, подала в глубоких глиняных мисках украинский борщ. Клаус удивился, что женщина свободно говорит на немецком языке.
— Я немка, — пояснила женщина. — На Дону и на Кубани вы еще встретите колонистов.
— Любопытно, а как же вы тут жили при большевиках? — поинтересовался Ганс.
— Сначала было трудно, а потом с каждым годом все лучше. — Ставя на стол большую кастрюлю с компотом из абрикосов, женщина добавила со вздохом: — Если бы не война.
— Разве вы недовольны, что мы пришли сюда? — удивился Ганс. — Вы же немка. Что ж, и другие колонисты думают так?
Женщина не отвечала. Она молча убирала со стола пустые миски, разливала в кружки компот.
— Почему вы молчите? Не бойтесь, скажите же, что здесь про нас думают, — настаивал Ганс.
— Разное, — уклончиво ответила женщина. — Вы принесли этим людям разрушение и горе. — Не глядя на офицера, она добавила, опять вздохнув: — Много горя. С этим смириться никто не сможет. Уж вы меня простите за откровенность. Видит бог, я правду говорю.
Когда женщина, убрав посуду, вышла из комнаты, Клаус спросил Ганса:
— Ну как, слышал голос народа?
— Гм, — пробормотал Ганс. — Мне кажется, что она не боится ни бога ни дьявола. В ней ничего не осталось немецкого, кроме языка.