…В 1858 году, летом в Петербург возвращался художник Александр Иванов. Свыше двадцати лет он проработал в Риме над картиной «Явление Христа народу». Возвращался он в Россию, по его собственным словам, «с ужасом и отвращением»: он знал, как расценивается там «кровь и душа живописца, положенные на краски».
В Риме, тогдашнем центре мировой живописи «толпы стояли» перед помещением, где «Явление Христа народу» было выставлено. Но в Петербурге Иванов встретил ледяное равнодушие к своему двадцатилетнему труду, стоившему ему здоровья, потери душевного равновесия и даже зрения, — он полуослеп над работой.
А. Иванов был гений. «Явление Христа народу» такой же шедевр великого искусства, как «Бесы» или «Война и мир». Многие ли из русских культурных людей отдают себе в этом отчет, я не знаю. Зато знаю на опыте, что в журналах, газетах, речах ораторов и лекциях профессоров за десять лет моего зарубежного житья имени Александра Иванова я не встречал и не слышал. И это не столько их вина, сколько отражение в эмигрантском зеркале все того же исконного русского равнодушия к холсту и краскам, сколько бы «крови и души» ни было замешано в них.
«Спешу ответить тебе. Извини, что коротко. Жары адские и я сижу все в воде. Иванов умер в двое суток от холеры, самой сильной. Он был огорчен, захлопотался и расстроил желудок. Вот и все».
После долгого отсутствия вернулся на родину величайший русский художник и привез гениальное свое создание. Через месяц по возвращении он — затравленный, разочарованный, потрясенный — умирает, и об этом, чуть ли не в день смерти, сообщает не кто-нибудь, а Панаев, не кому-нибудь, а Тургеневу. «Вот и все».
Дальше в письме идет:
«Я приобрел себе друга в Дюма. Вот исполин здоровья и как жрет…»
Русский художник осужден был с самого возникновения в России живописи на глубокое моральное одиночество. Он мог существовать благодаря поддержке тех или иных знатоков, но «дышать» ему было почти нечем. Критики не было. Внимания публики не было. Перед картинами мало кто «толпился». Только раз за все время существования русской живописи она испытала к себе прилив более широкого, чем любопытство «черни» или снобизм «любителей» интереса. Это было в пору передвижных выставок. Но это — только всего — живопись на короткое время попала в фокус отраженного света литературы. Не из-за искусства, а из-за сюжета плакали перед полотнами передвижников экзальтированные студенты и курсистки. Эта непрочная случайная связь длилась недолго. Зато на живопись сейчас же налегла вся тяжесть официального гнета «воздействия» удушения и цензур. «На передвижной выставке выставлена картина Репина, оскорбляющая у многих нравственное чувство», — докладывает Победоносцев Александру III. Или «не могу не сообщить вашему императорскому величеству о том всеобщем негодовании, которое возбуждает картина Ге».