— Ладно, ладно, — добродушно отозвался отец, подходя к дочери. — Не ворчи, она ведь желает тебе добра.
Поцеловав девушку в лоб, господин Пенуорт сказал:
— Ну, будь хорошей девочкой.
Тон его был самый обыкновенный, словно младшей дочери предстояло всего лишь подняться наверх, в спальню, а не проделать путешествие в сто миль. Теплая кашемировая мантилья, которую накинул ей на плечи отец, вдруг волшебным образом преобразила Грейс: тяжелая фиолетовая ткань очень выигрышно оттенила бледность ее лица, что заставило священника, уже привыкшего к незаметности младшей дочери, взглянуть на нее повнимательнее.
Нервно потрепав ее по руке, он сказал на прощание:
— Не забывай молиться, дочка.
— Конечно, папа, — ответила Грейс, затягивая под подбородком тесемки капота почти морским узлом.
— Не могу понять, дорогая, как это такие милые пальчики могут завязывать такие неэлегантные узлы, — заметил отец.
— И я тоже, Эндрю, — укоризненно вздохнув, согласилась с мужем Летиция. — Ты встречал когда-нибудь более несобранную девушку?
Перевязав два безобразных узла, торопливо завязанные Грейс в стремлении побыстрее выйти за порог отчего дома, Летиция, нахмурившись, добавила:
— Теперь вроде ничего. Но смотри, дочка, не задирай голову выше, чем положено.
Получив этот щелчок по самолюбию, Грейс немножко сникла, как и ее улыбка.
— Я постараюсь, мама.
Чтобы подбодрить дочь, священник нежно ущипнул ее за щечку:
— Если окажется, что эти лондонские болваны все же ни на что не годятся, мы ведь всегда ждем тебя обратно, — почти шепотом произнес он, когда его жена, шурша тоскливо-серыми юбками, вихрем понеслась к входной двери. — Я всегда был тебе благодарен за твое усердие в утешении прихожан. — Потом, словно передумав, он с твердостью добавил: — Но пусть будет не моя воля, но Господа нашего.
Прижавшись лицом к плечу отца, Грейс постояла так несколько мгновений, затем подняла на него свои влажные сияющие глаза. Когда она была маленькой, не было такой мысли, которой она не могла бы поделиться с отцом. И сейчас ей до ужаса хотелось, прежде чем она уедет, рассказать ему о своих надеждах и чаяниях. Но шесть лет назад, когда она вошла в жизнь местного общества, отец потребовал, чтобы всякие глупости, свойственные юности, она оставила. С тех пор он пребывал в уверенности, что упрямый идеализм дочери отправился вместе с ее детскими книжками на пыльный чердак.
Укол вины оттого, что она ослушалась родителя, заставил ее прижаться к нему, и она прошептала:
— Надеюсь, что ты сможешь мной гордиться.
Он погладил ее по плечу.