— Почему? — спросила я. — Кто-нибудь что-нибудь сказал?
— Да нет, вообще-то. Ничего особенного. — Он казался немного заторможенным и в то же время озабоченным.
— Ты не можешь сейчас бросить работу. Ты проработал там столько лет. Ничего не изменилось.
— Да все изменилось! — воскликнул он, глядя на меня, как на сумасшедшую.
— Неправда, — возразила я. — Разница только в том, что сегодня ты знаешь то, чего не знал вчера.
Он уселся на расшатанный плетеный стул.
— Я не могу больше работать у доктора Родригеса. Я не могу его видеть. Селия, я хочу тебе помочь.
— Ну, и чем же ты поможешь, если твоя мать станет спрашивать, почему ты вдруг уволился, а ты скажешь, что это из-за меня? И мы вдвоем окажемся у нее на шее.
Снаружи сиял яркий день. Банановые листья сверкали, как будто их чем-то натерли; две большие грозди уже созрели, и их пора было снимать. Вильям встал:
— Мы можем куда-нибудь уехать. Ты родишь ребенка. Если мы будем жить в каком-то другом месте, это не будет иметь значения. Там, где никто не будет нас знать. На Ямайке или на Барбадосе. Даже в Англии. Послушай, сейчас очень многие уезжают в Англию и начинают там новую жизнь. Ведь и твой отец живет в Англии?
— На что, Вильям? — Я почувствовала, как кровь приливает к лицу. — Мы не можем питаться воздухом. У нас ничего нет. Совсем ничего. Нам не с чем начинать новую жизнь.
Следующие несколько дней Вильям ходил на работу, но ни разу не остался на полный день. Он начинал позже, чем обычно, и уходил около полудня; Соломон поджидал его у ворот, и они куда-то уезжали. Марва спросила у него, не болен ли он, и он ответил: да, болен. Его тошнит от нее, тошнит от всего семейства Родригес. Дома он был тихим и рассеянным. Его мать очень скоро это заметила. Она спросила: «Ты нормально себя чувствуешь?» — и в первый раз за все время я услышала, как он на нее огрызнулся.
— Хватит надо мной трястись! — сказал он. — Все как всегда.
Она посмотрела на меня, я сделала вид, будто ничего не произошло.
Однажды вечером он ушел вместе с Соломоном и вернулся пьяным. Таким я его никогда не видела. Через свое окно я наблюдала, как он, шатаясь, бредет по тропинке, останавливается, пытаясь нащупать ключи, что-то бормочет, непонятно к кому обращаясь. В конце концов, миссис Шамиэль вышла из своей комнаты, она велела ему немедленно ложиться спать. Я заметила также, что Вильям и Соломон уединяются на веранде и допоздна что-то очень оживленно и серьезно обсуждают. Происходило нечто непонятное. Я спросила:
— С каких это пор ты так сблизился с Соломоном?
Повсюду воцарились жара и засуха. Пыль задувалась через окна и ложилась на полки, столы, посуду. Небо оставалось ясным — яркая, чистая синева; земля трескалась от жара. Кискаду целыми днями так громко распевали свои песни, что мне хотелось заорать. В Газете появились сообщения о катастрофических лесных пожарах, распространяющихся в горах.