Элен Родригес провела в постели целую неделю. По ее требованию, доктор Эммануэль Родригес, чтобы не беспокоить ее, спал в смежной комнате. Он был озабочен: его жена не страдала мигренями, уже очень давно не случалось ничего подобного. Она не спускалась вниз и вообще не выходила из своей комнаты. Если ей что-нибудь было нужно, она звонила. Я приносила ей чай и сок, но она только пила воду и, как птичка, отщипывала маленькие кусочки сухого печенья. Согласно ее пожеланию, я не пускала к ней детей. Почему-то она не хотела их видеть. Не знаю, может быть, виновато мое воображение, но когда она смотрела на меня, то казалось, что меня она тоже не хочет видеть.
Мы с Вильямом вышли на Мэри-стрит. Как подобает джентльмену, он держался внешней стороны. Мы шли не очень медленно, потому что надо было прийти пораньше, чтобы занять хорошие места. В то же время, сказал Вильям, торопиться тоже нет смысла. Вечер был прохладным, по бледно-голубому небу плавали желтые хлопья облаков. В вечернем свете газоны казались темно-зелеными; все бордюры и живые изгороди были аккуратно подстрижены, как было принято в ухоженных виллах квартала Сент-Клер, где ничто и никогда не могло расти как попало. В парке молодая парочка сидела на качелях, держась за руки. Интересно, подумала я, какими они видят нас. Меня, в ситцевом платье с узором, которое мне подарила Элен Родригес («мне оно уже велико, а тебе нужно что-нибудь симпатичное»), и в кожаных босоножках без каблуков, и Вильяма в лимонно-зеленой рубашке, которую я раньше не видела, темных брюках и сандалиях. От него пахло одеколоном с ароматом лайма.
Вильям был очень тихим, вероятно, стеснялся. В конце концов, это было наше первое свидание. Марва сказала, что он уже две недели был сам не свой от ожидания.
— Он только что не прыгал от восторга, как щенок, — сказала она мне утром, — никогда не видела его таким веселым. Вильям же всегда такой спокойный, обстоятельный.
Она была права, он действительно был оживленнее, чем обычно. Хотя, если бы Марва не упомянула об этом, я бы и не заметила. Все эти дни моя голова была занята другим.
Я спросила:
— Как поживает твоя мама?
— Она говорит, тебе давно пора прийти в гости. Я сказал, что ты очень занята.
— Просто я ждала приглашения.
— Ты что, пришла бы к нам в Лавентиль?
— Конечно. Только сейчас трудно вырваться. Миссис Родригес не хочет оставаться одна с детьми. Она с ними не справляется. Ты ведь знаешь, какая она.
— Соломон говорит, что ты из тех девушек, которые получают то, чего им хочется, и исчезают. Но мать говорит, что это потому, что он сам такой. Всегда ищет, где бы чем поживиться.