Он отрывисто щелкнул ящиком стола и сунул мне в лицо зажатую в кулаке пачку грязно-зеленых бумажек:
— Вот во что верят люди, вот что им нужно! Кто владеет этим — владеет всем!.. И теперь... — Он кинул деньги в ящик и с треском его захлопнул. Его лицо потемнело, голос налился и стал грозным: — Теперь мы увидим, кто и у кого попляшет!..
Прежде, чем я успел что-то сказать, за дверями послышались голоса, шаги, наружная дверь тамбура взвизгнула еще не успевшими разработаться петлями.
— Я, кажется, предупреждал!.. — с досадой крикнул в селекторную трубку Липкин. И смолк.
Распахнулась дверь. В кабинет без стука, уверенным хозяйским шагом вошел Святослав Родионов.
Я обалдело уставился на него...
14
Дело в том, что был он злейшим нашим врагом, Святослав Родионов, моим и Липкина, правда, по разным причинам...
Еще недавно являлся он чем-то вроде всевластного визиря при шахе или султане, занимая с виду малозначительную должность — был помощником при Первом Лице в нашей республике. Однако стоило ему обронить пару слов как бы от имени Первого Лица или вписать несколько строчек в очередной доклад, которому он, в соответствии со своими обязанностями, придавал окончательный, вид, — и над головой обреченной на заклание жертвы сверкала молния, гремел гром, все летело в тартарары — репутация, положение, карьера. К тому же Родионов числил себя литературным критиком и публицистом, постоянно изобличая в своих статьях «израильских агрессоров», «еврейских националистов» и «тайных сионистов». Что до меня, то я все годы чувствовал на горле удавку, наброшенную Родионовым. Она то затягивалась так, что я по нескольку лет не мог опубликовать ни строки, то слегка ослабевала — ровно настолько, чтобы позволить мне напечатать повесть или роман, которые тут же подвергались разносу.
Липкин в то время работал секретарем в городской газете, регулярно печатавшей родионовские статьи, и был доволен жизнью. Родионов ему покровительствовал, чем он при случае любил прихвастнуть. А встретив меня на улице и задав два-три сочувственных вопроса, ободряюще хлопал по плечу и приглашал к себе домой — под зернистую икру отведать какой-нибудь необыкновенной, идущей на экспорт водочки... Я обещал, но ни разу его приглашением не воспользовался.
И вдруг Липкина исключили из партии, уволили с работы и, мало того, потребовали освободить квартиру, в которую он только-только вселился... Обо всем этом я узнал, когда Липкин позвонил мне и рвущимся, клокочущим от возбуждения голосом попросил приехать к нему.
Дом, в который я попал, ничем не напоминал стандартную хрущевскую пятиэтажку, в которой мы с Машей много лет жили на окраине города. Ну, а тут — лифты, лоджии, высоченные потолки... Я поднялся к Липкину на двенадцатый этаж. Казалось, чудовищной силы ураган ворвался к нему в квартиру, все разворотил, сдвинул с места и унесся дальше. В квартире шел капитальнейший, с размахом затеянный Липкиным ремонт — навешивались двери «под дуб», входившие тогда в моду, меняли колер стены, черным паркетом выстилался пол... Но все было брошено на полдороге, всюду громоздились груды вещей, новая мебель стояла не распакованной, а сам Липкин, распаренный, красный, сидел на кухне в майке и трусах перед водруженной на табуретку машинкой и сочинял жалобу в ЦК КПСС.