Лев Николаевич продолжал работать, диктуя теперь новые главы эпопеи свояченице Тане, которая запомнила его «сосредоточенное выражение лица» и еще то, как он все время «поддерживал одной рукой свою больную руку, ходил взад и вперед по комнате», он диктовал повелительным тоном, словно не видя ее, а будто общаясь с небесами. Интонация его часто менялась, то становясь тихой и плавной, производя впечатление заученного текста, то громкой, прерывистой, куда‑то спешащей. Только Соня могла до конца понять эту тайну своего мужа. Он не мог писать спокойно, без экспрессии, и эту экспрессию мог отыскать всюду: в московских театрах, в исторических романах Загоскина, в отзывах своих коллег Аксакова или Жемчужникова, и обо всем этом сообщал Соне. Их переписка не прерывалась во время пребывания Лёвочки в Москве.
Соня считала себя очень счастливой, ведь она была женой такого замечательного человека, который столь стоически перенес травму рабочей руки. Она не могла себе представить жизни без него. Ей казалось таким странным, что без него по- прежнему в Ясной Поляне подавали обеды и топили печи, и так же ярко светило солнце, и все такой же оставалась тетенька и все остальные. Читая очередное послание мужа, она снова заряжалась его энергией, наслаждалась его «каракульками», написанными больной рукой, и любила его от этого еще сильнее, «всеми своими Любовями». В такие минуты ей казались глупыми их ссоры из‑за какого‑нибудь «горошку». Она любила его всегда — и издалека, и вблизи, и даже тогда, когда бывала в дурном настроении. И он прощал ей все.
Но Соня считала, что муж чересчур придирчив к ней, слишком уж часто ее поучает и воспитывает. Так, например, он говорил, утверждая, что она «очень похожа» на свою мать, Любовь Александровну, что у них все «нехорошие черты одинаковые», что они обе всегда уверенно судят о том, чего не знают на самом деле, что у нее и у ее мама «ум спит» из‑за полного равнодушия к умственным интересам. Только ум практический, присущий им обеим, всегда бодрствует. Соня прощала ему такие пассажи. Она хорошо понимала, что они вызваны желанием Лёвочки привить ей любовь к прекрасному, особенно к музыке и к природе. Под влиянием мужа она была готова серьезно заниматься музыкой, исключительно потому, чтобы быть ему приятной. Но ей это плохо удавалось. Следуя советам мужа, она выезжала в Покровское к своей золовке Маше, к баронам Дельвигам, которые ее очень звали. Она старалась во всем следовать «родительским» наставлениям мужа, особенно «на счет полосканья во время сердца». Так, Лев Николаевич учил рассердившуюся жену, что прежде чем что‑нибудь сказать, она должна набрать в рот воды и подержать какое‑то время, и «сразу успокоишься». Но после мужниных нравоучений непременно следовало пожелание: «Только ты меня люби, как я тебя, и все мне нипочем, и все прекрасно».