Моцарт стоял у окна, привалившись плечом к стене, поглядывая попеременно то вниз, то на заложников. В маске он смотрелся весьма сурово. Этакий гладиатор конца двадцатого века.
Посреди зала на стальной черной треноге была установлена видеокамера. Напротив, метрах в трех, старенький стул, обтянутый бордовым, вытертым кое-где до розового дерматином.
Сержант возился с камерой. Он приникал к видоискателю, нажимал какие-то кнопки, что-то поправлял, снова всматривался в крохотный экранчик и в этот момент был похож на опытного оператора, тщательно выверяющего сложнейший кадр. Наконец он хмыкнул, довольней своей работой, и выпрямился.
— Все готово. Можно начинать.
Капитан подошел к стулу, коснулся пальцами прохладной стальной спинки и замер.
Ему еще никогда не доводилось выступать перед телекамерой, не считая момента, когда однажды, в самый разгар боя, за их спинами вдруг выросли две фигуры: оператор с камерой и репортер с микрофоном. Тогда он не смущался и очень быстро подобрал нужные слова. Теперь же осознание факта, что эго начиненное электроникой устройство олицетворяет собой миллионы людей, повергло капитана в трепет. Он словно касался плахи, на которую спустя несколько мгновений ему предстоит положить голову. Десятки миллионов зрителей услышат каждое его слово, увидят каждый жест. Заготовленная заранее речь показалась капитану глупой, косноязычной, лишенной каких-либо эмоций. Но если он начнет придумывать новую, на ходу, получится еще хуже. Ему придется жалеть о каждом слове. Впрочем, это произойдет в любом случае. Потом покажется, что самое важное так и осталось несказанным. У него просто не хватит слов, чтобы описать все то, что произошло с ним и с его взводом. Все, что им довелось пережить вместе и по отдельности. Он не сможет рассказать об этом так, чтобы другие увидели.
— Все готово, — напомнил сержант.
— Я слышал, — капитан медленно опустился на стул.
Его худое, иссеченное морщинами и морщинками лицо стало еще угловатее, костлявее, и от этого глаза обрели жуткую выразительность. В них, больших и темных, застыла растерянность и отчаяние.
— Внимание, Шестой — всем, — неожиданно ожила рация. — Активность со стороны противника! Ориентир — главные ворота.
И тут же динамик затараторил десятком голосов, повторяя одно и то же: «Вижу!»
Техники переглянулись. Пришипились. Напряглись, как перед штыковой атакой. Очевидно, ими овладел загадочный героический порыв: а ну-ка, парни, с гранатой под танк, с шашками на пулеметы, грудью на амбразуру, вперед! Ура-а-а!
Сержант ловко выхватил из кобуры пистолет, наставил на одного из заложников и лаконично сообщил: