Покину миссию – и ничего уже не изменить, придется идти до конца. Это и пугало.
Впрочем, что – страх? Страх – это всего лишь отражение наших слабостей. Иногда он помогает, иногда мешает, но всегда должен уступать холодному расчету.
Шансы на успех велики, а потому все остальное не имеет значения.
И, выкинув из головы неуместные колебания, я подошел к коляске и отпустил извозчика.
– Дальше мы сами.
Изрядно удивленный таким решением Эдвард Рох подхватил свои пожитки и выпрыгнул в снег.
– Уверен? – уточнил он.
Я кивнул и зашагал по улице:
– Идем.
Лучник поспешил следом, черпанул ботинками подтаявшего снега и выругался. Потряс ногой, понял, что теперь уже ничего не исправить, и с недовольным видом спросил:
– Далеко тут?
– Нет.
И в самом деле, стоило свернуть за угол, впереди сразу замаячила вздымавшаяся над заснеженными крышами домов колокольня главного молельного дома Ольнаса. На следующем перекрестке я повернул на соседнюю улицу и указал лучнику на закрытую пока таверну. Эдвард Рох внимательно огляделся по сторонам и поспешил за мной.
– Уходи черным ходом, – предупредил я, распахивая скрипучую дверь доходного дома напротив.
– Само собой, – поморщился парень.
Я провел его на второй этаж, запустил в перекупленную квартиру и подошел к окну:
– Глянь.
Эдвард приставил к стене чехол с луком, окинул цепким взглядом открывавшийся из комнаты вид и задумчиво почесал подбородок:
– Какой стол?
– Крайний.
– Уверен, что он придет?
– Если я в чем-то и уверен, так только в этом, – усмехнулся я и сунул Роху портрет Виктора Арка, принадлежавший перу слепого художника. – Твоя цель.
– Ясно.
– Не облажайся только.
Эдвард мрачно глянул на меня и постучал пальцем по мутному оконному стеклу.
– Дальний край стола не просматривается, сядь туда, – предупредил он и ушел кухню.
– Так и собирался, – кивнул я и осторожно вытащил из сумки злосчастный ларец. – Эй, ты где там?
– Иду. – Парень вернулся с наполненной мыльной водой миской, поставил ее на подоконник и спросил: – Чего еще?
– А сам как думаешь?
Эдвард обреченно вздохнул и неохотно стянул с рук перчатки. Неохотно – и немудрено: его кисти полностью покрывали замысловатые татуировки. Символы веры и цитаты из Святых Писаний свивались воедино и разноцветными змеями уползали к локтям. За прошедшие годы нанесенные слепым мастером наколки нисколько не выцвели и казались столь же яркими, как и в первые дни.
Я невольно потер предплечье, но моя татуировка давно выгорела и расчерчивала кожу лишь едва заметными белыми линиями ожогов.
Этот жест от лучника не укрылся, и он криво усмехнулся. Затем хрустнул костяшками пальцев и спросил: