Из вены вылетели иглы, мимолетная боль последовала вслед за ними. А я, сжав зубы, вступила в схватку с медведищем. Медведище победил, конечно, но на это ему понадобилось минуты две, а не десять секунд.
– Значит, так, Анна, – доктор, тяжело отдуваясь, наблюдал за суетой младшего медицинского персонала, наводившего порядок и пристегивавшего меня к капельницам и кровати, – для обеспечения вашей же безопасности вас придется отныне жестко фиксировать. Еще одна такая выходка – и все мои труды отправятся на свалку истории. А еще я приглашу психиатра для консультации.
– Я не сумасшедшая!
– Все так говорят.
– Я серьезно! Понимаю, моя реакция на упоминание о дочери показалась вам не совсем адекватной…
– Это еще мягко сказано!
– Поверьте, у меня были причины вести себя подобным образом, но даю слово – такого больше не повторится! – я умоляюще смотрела на доктора. – Не привязывайте меня, пожалуйста!
– Вот только не надо на меня так смотреть! – проворчал Иннокентий Эдуардович, приблизившись. – Я дрогну, разжалоблюсь, отвяжу вас, а вы выкинете очередной фокус!
– Я не буду ничего и никого выкидывать, честное слово! Я хочу побыстрее встать на ноги, увидеть дочь.
– Если бы вы не устроили недавнее шоу, то уже сегодня могли ее увидеть, я ведь позвонил вашим друзьям, сообщил, что вы очнулись. Теперь же свидание придется отложить.
– Но…
– Никаких «но»! – доктор наклонился, отщелкнул фиксирующие ремни, после чего направился к выходу из палаты. – Лечитесь, послушно выполняйте все мои предписания. А дальше – посмотрим.
Дверь закрылась. А минуты через три закрылись и мои веки, видимо, мне ввели очередной транквилизатор. Поэтому старательно выклевывать себе печень переживаниями из-за Ники не получилось.
Впрочем, вполне возможно, что в присутствии постороннего дядьки моя дочура не захотела показывать свои знания и умения.
Господи, о чем это я? Ребенок вряд ли осознает, что она отличается от других, она просто такая, какая есть, и все. И ничего изображать не будет.
Я ловила себя на том, что старательно концентрируюсь на дочери, трусливо обходя гигантскую обугленную воронку, оставшуюся в душе. «Себя» ловиться не хотела, скользкая оказалась очень, верткая, все время норовила соскользнуть на дно воронки, выбраться откуда уже не удалось бы, тягучая трясина боли добычу не выпустит.
Следующие два дня я была самой послушной в мире пациенткой. Из тех, кто в сознании, конечно, поскольку бессознательные пациенты вне конкуренции. Сама была такой, знаю.
На третий день Иннокентий Эдуардович смилостивился. И вечером ко мне должны были прийти посетители. Доступ к телу открывался.